Новые страхи - [114]

– Стой! – визжит он. – Ты не понимаешь, что делаешь!

Но я точно знаю, что делаю. Я прижимаю к себе Грейси, чувствую ее тепло, никогда в жизни ни в чем я не был так уверен, как в этом.

– Папа, – говорит она. – Папа, я хочу проснуться.

Моя девочка думает, что это ей снится. Никогда не скажу ей, что все это время она не спала.

Мужчина в костюме в тонкую полосочку не двигается, когда я обхожу его, и в следующее же мгновение я у цели. Я допускал, что дверца для похищений могла исчезнуть, но она на месте, ее твердость определенна и неопределенна, сами стены почти переливаются от неопределенности собственной невозможной природы. Прижимая к себе Грейси, я прикасаюсь к дверце. Когда дочку забрали, дверцы были теплые и металл вибрировал. Но сейчас они холодны и вибрации нет.

Лифт. Он не двигается. Я уверен, что это так. Если только подождать…

– Папа, пожалуйста, – говорит Грейси, она смотрит на меня и кашляет, и я стираю последние остатки вонючей слизи с ее губ, и знаю, что уношу ее отсюда. Я несу ее домой.

Я жду, положив ладонь на дверцу для похищений. Я не надеюсь. Я точно знаю.

Слышится шарканье и шепот. Взглянув через плечо, вижу их, эти пу́гала в человеческом облике. Мужчина в костюме в тонкую полосочку, грязный голый человек с бородой, женщина из ниши и десятки других. Грейси замечает их и снова начинает плакать, но я могу лишь крепче прижать ее к себе одной рукой, тогда как другую я держу на холодном неподвижном металле дверцы для похищений. Хочу закричать на них, на эти бедные скорлупки, крикнуть, чтобы отошли, но они и так не подходят ближе. Только смотрят, ничего не предпринимают. Смотрят на нас с жалостью.

Чувствую, что металл дверцы для похищений начинает вибрировать и теплеть, и из меня рвется победный крик. К черту их жалость.

Рукой, прижатой к металлу, я чувствую дрожь металла, это свидетельство движения лифта. Пытаюсь забраться ободранными пальцами в щель между дверцами, открыть их на себя. Не сомневаюсь, что слышу…

– Голоса, – говорит Грейси. – Ты слышишь?

– Слышу. – Да, я слышу голоса по другую сторону дверцы для похищений.

Гудение стихает, металл становится холоднее, и я чувствую, как надежда во мне умирает; нет сомнения, что мне предстоит умереть. Но так продолжается недолго, гудение возобновляется, металл теплеет, и лифт по другую сторону от дверцы для похищений снова движется, но на этот раз в нем не слышно голосов.

Я открываю дверцу от себя с такой легкостью, что начинаю скулить от облегчения, и слезы катятся у меня по щекам. Наш мир на месте, он – по другую сторону от дверцы. Лампы в лифте на мгновение меркнут, слышу играющую в нем тихую музыку. И я думаю, это тот же самый лифт или другой по другую сторону от границы миров? Но я знаю, что это не имеет значения. Никакого. Лифт пуст, но движется, меняются номера над дверью, позвякивает колокольчик, и я не знаю, как долго дверца будет открыта, поэтому я проталкиваю в нее Грейси, проталкиваю от себя. Она цепляется за мою куртку, но я отрываю ее руки и пропихиваю ее через открытую дверцу. Она с глухим стуком падает на пол лифта, и это самый желанный звук, который я слышал в жизни. Она оборачивается, такая смелая теперь, и говорит мне:

– Давай, папа. Давай. Быстрей.

Но я не могу.

Барьера нет. Дверца остается открытой. Грейси стоит, широко раскрыв глаза, зовет меня, просит последовать за ней, но она слишком напугана, чтобы вновь подойти к дверце для похищений.

Я просто не могу. Мое тело не последует за ней. Я вою. Я в ярости. Я поднимаю руки, но не могу заставить их двинуться к проему, не могу заставить их пройти через него. Слышу шарканье пу́гал вокруг себя, этих потерянных людей, которые советовали мне вернуться, которые говорили, что я не знаю, что делаю. Теперь они молчат, только смотрят на меня, они – части теней в этом пространстве.

Звякает колокольчик, лифт замедляет движение, вот-вот откроются двери.

Я выкрикиваю имя дочки. Грейси плачет, дверца для похищений захлопывается, и только теперь я обретаю власть над своими руками. Я колочу по дверце. Пытаюсь просунуть пальцы в щель между дверцами, снова течет кровь, и я лишь слышу, как дочка зовет меня.

Прикладываю ладонь к металлу. Он холоден и не вибрирует.

Оборачиваюсь к пу́галам. Они начали отступать, некоторые что-то бормочут и покачивают головами. Я хватаю мужчину в костюме в мелкую полосочку за лацканы, ударяю его о стену с такой силой, что его голова отскакивает от нее, но он может лишь вскрикнуть и затем сползти по стене на пол, а я не могу его удержать. Я выпускаю его лацканы, и он сворачивается в комок скорби у моих ног.

Женщина из ниши не отошла от меня.

– Пожалуйста, – шепчу я ей.

– Вы взяли одного из их числа, – говорит она.

– Нет, я… я лишь вернул свою дочь.

– Они воспринимают это иначе. Вы взяли одну из их числа, и теперь они не выпустят вас, пока не дадите им тринадцать взамен.

Я смотрю на нее, не находя слов. Слова, как ни странно, повторяются эхом у меня в голове, в них нет смысла. Это так же невозможно, как этот мир за дверцей.

– Дать им? – говорю я наконец. – Как, черт возьми, я могу дать им тринадцать детей?