Новые страхи - [112]

Но ее нет. С остановкой лифта она исчезла.

– Нет, – тихо говорю я. Так тихо, как щелкнула эта ужасная дверца. Я повторяю это снова, на этот раз громче, и провожу пальцами по стенке лифта, по гладкости, за которой скрылась Грейси. Я готов закричать, но слышу, как эта гора мускулов прочищает горло. Я резко поворачиваю голову, чтобы посмотреть на него.

Он осторожен, подозрителен, не напуган. Один кулак сжат. Лоб собран в морщины, мне кажется, он хочет помочь и готов к неприятностям. Может быть, эти мускулы не только для красоты.

– Ты в порядке, брат? – говорит он.

Я не могу ничего сказать. Не могу даже отвести от него глаз. Так мы стоим, запертые в мгновении напряженной возможности, пока в лифте не звякает звонок. Двери открываются, и он, бросив назад единственный взгляд и покачав головой, выходит. Мне кажется, он бормочет что-то вроде «гребаный город», но уверенности в этом у меня нет.

И вот он ушел, а я остался один в лифте.

Один. О господи, Грейси. Горячие слезы бегут по щекам, я становлюсь в угол лифта, глядя на гладкое место на его боковой стенке, и издаю протяжный вой. Жду, когда снова появится дверца для похищений. Я мог бы вызвать полицию, но что я могу сказать такого, во что кто-нибудь поверит?! Меня поместят по соседству с Тори в Медицинском центре Калифорнийского университета, двое из одной семьи, особый случай сегодня в палате 5150.

И вот я еду на лифте и жду. Я езжу на нем всю ночь.

Я слышу бормотание женщины прежде, чем чувствую ее прикосновение. Мои веки трепещут, и я вижу: она стоит передо мной, одна рука на чемодане на колесиках. Темнокожая и красивая, такая опрятная в форме стюардессы, она смотрит на меня с нескрываемой подлинной озабоченностью, с настоящим человеколюбием, которого так не хватает в нашей повседневной жизни, что, столкнувшись с ним лицом к лицу, испытываешь просто потрясение.

– Нормально себя чувствуете?

Я киваю, стараясь стоять прямо. Я прислонился к стенке в углу лифта и более или менее спал, стоя. Теперь я пытаюсь убрать кристаллики соли из глаз и удержать рыдание, рвущееся из груди. Я едва не сказал ей правду, что непременно привело бы к вмешательству полиции, и меня бы выволокли из лифта, но я не могу это так оставить. Не могу. Поэтому стараюсь удержать непролитые слезы.

– Долгая выдалась ночь, – наконец говорю я, сознавая, как ужасно должен выглядеть, как измотан и неряшлив, подобно какому-нибудь пьянчуге-завсегдатаю бара, который ввалился не в тот отель.

– У всех у нас такие бывают, – мягко говорит она, стараясь ободрить меня улыбкой. Но от ее доброты мне хочется плакать.

Я хочу узнать, сколько времени, но понимаю, что и так привлек к себе много внимания. Вероятно, еще рано, и стюардесса собирается ехать в аэропорт к раннему рейсу. Лифт скользит вниз, не останавливаясь на других этажах, и когда доходит до первого, колокольчик звякает. Стюардесса бросает на меня последний ободряющий взгляд и выходит, и мне мучительно не хватает этой женщины, давшей мне мгновение утешения. Мне хочется закричать ей вслед. Хочется, чтобы мне кто-нибудь помог. Пожалуйста, Господи, просто помоги мне вернуть мою детку.

Двери лифта закрываются. Что-то в нем тикает, он ожидает следующего вызова. Так проходит минута или около того, потом лифт едет вверх. Кто-то еще не спит, помимо стюардессы, кто-то еще собирается в город в предрассветные часы, и я думаю о Тори в больнице и знаю – я знаю, один я не смогу вернуть Грейси.

По мере подъема лифта зажигаются номера этажей. Дрожа, я выдыхаю и снова прислоняюсь к стенке, и тут краем глаза замечаю дверцу для похищений. Поворачиваясь к ней, я достаю из кармана ключи. Лифт поднимается, мимо проплывают двери этажей, и я знаю, что, когда он дойдет до этажа, с которого его вызвали, эта дверца снова может исчезнуть, поэтому я вставляю ключ от машины в щель между створками дверцы и с усилием поворачиваю его. Сейчас мне не важно, что будет с ключом или с машиной. Мне удается просунуть пальцы в щель, металлические края дверец сдирают кожу, выступает кровь, но через секунду дверцы поддаются. Нет ни щелчка, ни треска, ни скрежета металла, просто дверцы поддаются, как будто сами этого захотели.

Лифт замедляет движение. Я смотрю в пространство, зияющее за дверцей для похищений, в невозможное пространство. Там, где должна быть шахта лифта, находится узкий коридор, он одновременно и есть, и его нет. Он двигается вместе с лифтом, и это сбивает с толку, потому что я чувствую, что двигаюсь, но из-за того, что видно за этими дверцами, получается, что я не двигаюсь вовсе. Тени в этом невозможном пространстве жидкие, подвижные и в то же время твердые, так что все это кажется сонным туманом, в котором расплываются контуры вещей, но я чувствую, что это реально и что Грейси там, моя Грейси, и что если лифт остановится…

Я успеваю вдохнуть прежде, чем броситься в этот проем. В ссадинах пальцев пульсирует боль, они вытянуты и расставлены в тот момент, когда я падаю на пол по другую сторону от дверцы. Локоть хрустит при ударе об пол, и руку пронзает вполне реальная боль, но окружающее остается по-прежнему расплывчатым. Реальным и нереальным. Колокольчик лифта звякает так громко, как будто находится у самого моего уха. Смотрю на дверцу для похищений и вижу, что она закрылась. Металл у щели между створками испачкан кровью.