Новые марсианские хроники - [34]

Может, спуститься и попросить у кого-нибудь из ребят? Не может же быть, чтобы ни у кого ни единого гвоздочка лишнего не осталось!..

Да ну его к чёрту, в самом деле!

Ты ещё детский стишок вспомни про то, что стало с миром из-за того, что в кузнице не было гвоздя!.. Подумаешь, одним гвоздём больше, одним меньше. На доме же это никак не отразится. И потом, если уж на то пошлo, сюда что — одни белоручки и беспомощные маменькины сынки заявятся, что ли? Хочешь жить на Марсе — будь готов к любым лишениям и трудностям. В том числе и к тому, что в крыше великолепного, благоустроенного пятикомнатного коттеджа, который своими руками, от начала до конца, построил для тебя бывший зек Бар Липски по кличке Ударник, не окажется одного несчастного гвоздя! Ну, а если сильно захочешь — возьми да и забей сам недостающий гвоздь. Не обломишься, небось. И так на всё готовое прибудешь, так разве имеешь ты право придираться к мелочам?..

Договорились? Вот и славно.

А я буду считать, что свою работу закончил.

И так — сколько же можно?..

Десять лет непрерывной каторги.

Первое время, когда нас доставили сюда, мне казалось, что лучше отпахать здесь десять лет, чем всю оставшуюся жизнь провести за решёткой в вонючей зоне. Ничего другого-то мне не светило. Всё-таки десять мокрух за спиной, причем два последних — из разряда так называемых тяжких. Убийство по заказу, да еще и десятое по счёту — сам по себе большой грех (не зря прокурор назвал меня «серийным убийцей», хотя какой из меня маньяк, если убивал я не ради удовольствия, а за деньги?), а тут ещё оказалось, что последние мои жертвы — супружеская пара, вставшая поперёк горла моим заказчикам, — глухонемые. Но откуда я мог об этом знать? Меня же никто не предупредил!.. Даже когда расправлялся с ними, мне и в голову не пришло, что молчат они, как рыбы, вовсе не от страха, а потому, что говорить в принципе не могут!.. Но суду было на моё незнание, равно как и на искреннее раскаяние, наплевать. И в принципе, правильно. Ну, предположим, знал бы я, что буду иметь дело с ущербными инвалидами — и что? Отказался бы? Ха, ты себе-то самому веришь? Взаимоотношения с теми, на кого я работал, были простые, как букварь: или ты убираешь других, или убирают тебя.

В общем, отвалил суд мне по полной программе. Высшая мера наказания. В современном цивилизованном обществе это пожизненка. Причём без права на амнистию, пересмотр дела и помилование. Братва в СИЗО, когда узнала про приговор, твердила мне: «Вешайся, Ударник, вешайся!»… И ведь на самом деле нет ничего хуже, когда тебя приговаривают к жизни. Раньше-то было проще и лучше: к стенке мерзавца — и все довольны. В том числе и сам мерзавец. А как же? Меньше мучиться придется. А теперь таким, как я, суждено было заживо гнить за колючей проволокой. Та же смерть, только с агонией, растянутой на многие годы, и без единой надежды на спасение…

Вешаться, однако, я не стал. Что я, слабак, чтобы руки на себя накладывать?

И вот сижу я в спецзоне год, другой — в одиночку сижу, потому что «пожизненным» общение даже с себе подобными мерзавцами не полагается. Хотя прочие условия, в принципе, неплохие, ведь на работу тебя никто не гонит. Хочешь — весь день читай книжки, хочешь — мемуары пиши, если считаешь, что в этом есть смысл. А всё прочее — ни-ни!.. На прогулку только раз в день выводят. В коробку из колючей проволоки под током, где ноги предыдущих десятков поколений зеков утоптали землю до твердости асфальта.

А самое главное — никому ты не нужен в мире, который остался за забором зоны. И неважно, есть у тебя родственники или нет: рано или поздно, даже самые преданные и родные люди перестают писать «пожизненнику». А уж про свидания вообще нечего говорить. И это можно понять: какой дурак (или дура) попрется за тридевять земель ради каких-то двух часов свиданки (которая разрешена раз в год!), да и то через стеклянный барьер?!..

Поэтому, когда меня вызвали к начальнику тюрьмы, и тот спросил небрежно: «Хочешь освободиться через пять лет?» — я подумал сперва, что ослышался. «Правда, для этого придется немного поработать,— так же небрежно продолжал наш главный тюремщик, носивший красноречивую кликуху Губастый.— Причём в самых суровых условиях».

Тут я насторожился. Упоминание об условиях мне совсем не понравилось. Не хотел я почему-то ковыряться лопатой в радиоактивных отходах, чтобы через пять лет, а скорее всего намного раньше, обрести волю на том свете.

Однако Губастый, видя моё замешательство, снизошёл до того, чтобы просветить меня по-крупному. Оказывается, работать придётся на Марсе. И не в ядерных отходах копаться, а строить нормальные здания — небольшой городок для будущих первопоселенцев.

От астрономии я был так же далёк, как от свободы. И вообще, книжками я мало увлекался. Моя специфическая профессия всю тягу к знаниям отбивала. Нет, кое-что печатное я осилил, был такой грех. Но читал я больше то, что мне по жизни могло пригодиться. Уголовный кодекс, скажем. Или пособия по рукопашным единоборствам…

Но я всё-таки не был последним лохом, чтобы смекнуть, что лучше пахать где-то на другой планете (всего каких-нибудь пять лет!), чем кормить вшей и крыс на Земле.