Новоорлеанский блюз - [31]

— Как поживаешь, друг мой? — спросил Муса.

— А на что мне жаловаться?

Муса кивнул, в полной уверенности, что поток жалоб незамедлительно последует за этим риторическим вопросом.

— Мы больше не занимаемся любовью, — продолжал Тонго, сделав короткую паузу, чтобы набрать воздуха. — Кудзайи, после того как объявила мне о своей беременности, смотрит на меня так, словно я только что вылез из выгребной ямы. А все из-за того, что я ей тогда сказал.

Муса вздохнул.

— Насколько я помню, вы ведь практически не занимались любовью перед тем, как она забеременела. Вы оба так усердно придерживались безбрачия, будто вы не люди, а черви-гермафродиты ведза, словно онанисты, которые только для виду общаются друг с другом.

— Но мы не занимались любовью потому, что злились друг на друга. А теперь тоска давит на меня, словно мешок кукурузы во время сбора урожая.

— Так почему ты не попросишь прощения?

Тонго печальными глазами посмотрел на друга. Его симпатичное мужественное лицо внезапно стало по-детски печальным.

— А что, если я прав? — ответил он. — Что, если этот ребенок не мой? Ведь в течение трех лет мы занимались гулу гулу с таким усердием, как будто пытались заселить своим потомством большой город, и ничего. А когда наш секс превратился в рутинную обязанность, торопливо исполняемую один раз в квартал, она вдруг забеременела. Это же сущая бессмыслица.

— Не смеши людей, Тонго! Ну с кем, по-твоему, Кудзайи могла спать? С одним из братьев Читембе, у которых глаза наезжают друг на друга? С этим новообращенным из миссии святого Освальда, который должен был молить меня о прощении целых три месяца? Ты просто жалеешь о том, что так поступил, вот в чем все твое несчастье. Неужели ты не слышал старое замбавийское изречение? «Ку токо шимбе: в acme кукуку ни бондоре. Татемба воде ни шимбеле кунцва вазве пелото». Язык древний, но смысл изречения примерно следующий: «В жизни необходимо делать четыре главных дела: есть, срать, спать с женщиной и умереть. И если ты три первых вещи будешь делать правильно, четвертая не покажется тебе такой уж мучительной». Примерно так это звучит. Мне кажется, друг мой Тонго, тебе необходимо, чтобы за тобой хорошо смотрели. И еще, если Кудзайи не может нормально заниматься nay пау, тебе надо найти кого-то другого, кто может.

Вождь было запротестовал, но Муса поднял руку, призывая его к молчанию (другой рукой он прикрывал рот, широко раскрывшийся в долгом зевке).

— Ведь ты же не хочешь разрушать свой брак до того, как родится ребенок, — продолжал он. — Послушай меня, своего друга и закулу. Любые отношения всегда становятся треугольником. Почему мусунгу так часто путают слова «монотонность» и «моногамия»? Даже мужчина, живущий в браке, всегда испытывает желание близости с другой женщиной, реально существующей или созданной его похотливым воображением. А женщина? Она тоже имеет отношения и со своим мужем, и с другим человеком — с тем, каким она хочет видеть своего мужа.

— Что, это и вправду так?

Муса кивнул.

— Именно так. До тех пор, пока не родится ребенок. А потом возникает идеальный треугольник, и ребенок становится его вершиной.

— По-твоему, чтобы решить семейные проблемы, мне надо кого-то трахнуть? Фантастика!

Муса засопел. Головная боль возвращалась; она всегда возникала, когда он приходил в саркастическое настроение; к тому же сейчас от нытья Тонго его просто мутило. Вождь или не вождь; закулу или не закулу; друг или не друг — вся эта история затянулась слишком надолго. К тому же у него и своих неприятностей невпроворот; что делать, если сны, которые он видит, заставляют его просыпаться, а проблемы других людей навевают на него сон? А Тонго… он не слишком уверен в измене. Он сам наверняка может помочь себе, если выйдет из этой своей меланхолической задумчивости.

— Давай лучше выпьем пива, — предложил он, со вздохом вставая на ноги. Но Тонго продолжал сидеть.

— Я вообще не должен был на ней жениться, — снова затянул вождь. — Все так считают. Даже ее отец не хотел, чтобы я на ней женился.

— Но, друг мой, ведь ты же любишь ее. И нравится тебе это или нет, но жизнь сложилась именно так.

— А сколько будет стоить любовь, если ее отнести на рынок?

— Это будет зависеть от того, на какой рынок ты ее понесешь, — ответил Муса, направляясь к двери.

Наконец Тонго тоже встал.

— Даже этот пьянчуга Камвиле говорил, что мне не следовало на ней жениться. Он говорил, что у нее обезьяньи уши. Хотя сам я этого не видел.

Муса, остановившись у двери, смотрел на своего друга. Обезьяньи уши? Представив себе мысленно лицо Кудзайи, он сразу же осознал, что никогда уже не сможет смотреть на него без с трудом сдерживаемого смеха.

— Я думаю, тебе следует успокоиться, — сказал он.

Деревня словно вымерла. Дети пасли скот, мужчины уже приступили к возлияниям, женщины все еще работали в поле (Кудзайи, к великой радости Мусы, тоже была в поле). Тонго, пребывающий в состоянии печальной задумчивости, шел, медленно волоча ноги, словно дикий зверь, бредущий к месту смерти. Но закулу вдруг быстро зашагал прочь. Он точно не знал почему: то ли послеполуденный бриз донес до него запах пива, то ли ему просто потребовалось переодеть рубашку.