Новоорлеанский блюз - [27]

Их жениховский период длился недолго. Кудзайи полюбила Тонго за его положение (все-таки он был провинциальным вождем), за его добрый взгляд на мир, но больше всего за его по-детски наивную страстность, которой так и светилось его лицо, когда он ее слушал. Когда она ставила ему кассеты с записями джазовой музыки, его брови сходились к переносице, а глаза дико вращались от усилий сконцентрировать внимание на ее объяснениях о премудростях структуры, ритмики и гармонии. Он слушал ее любимого Майлса Девиса и притворялся, что эта музыка ему нравится. А когда она говорила, например, такое: «Ты должен научиться слышать такие ноты, какие они не играют», Тонго, поразмыслив, пришел к твердому убеждению, что лучше всего это могло бы произойти в тишине его спальни.

А что Тонго? Он любил Кудзайи за ее городские манеры, которые ему казались такими утонченными; за ее чистое сердце, в котором никогда не было места недобрым мыслям; за ее изощренность в любви, которая наверняка заставила бы бабуинов взвыть от зависти. Но больше всего он любил ее за музыку, которую она подарила ему. Она раскрывала перед ним все тонкости джаза: гармонии, контрапункты, ритмы. А он просто слушал эту музыку, казавшуюся ему такой экзотической (такой американской) и в то же время такой африканской. Его воображению рисовались маленькие оркестрики, играющие в прокуренных барах никогда не виданных им городов, и ему казалось, что там бы он чувствовал себя как рыба в воде.

Однажды ночью, когда Кудзайи прижала свою голову к его груди и слушала, как мощно бьется его сердце, он попросил ее выйти за него замуж. Кудзайи радостно рассмеялась и страстно поцеловала его, а он почувствовал, как ее язык коснулся его коренных зубов. Затем она отпрянула от него и с серьезным лицом посмотрела на него.

— Хорошо, но только если ты никому не скажешь про обезьяньи уши.

— Какие обезьяньи уши? — спросил Тонго.

Ведь сам он никогда не замечал этого сходства.

Отец Кудзайи, контрабасист оркестра, выступавшего в одном из пятизвездочных отелей Куинстауна, не одобрил выбора дочери. Вождь или не вождь, но чего ради Кудзайи должна снова возвращаться жить в гуааша, коли он лучшие тридцать лет своей жизни угробил на то, чтобы обосноваться и прилично обустроиться в городе? Неужто она получала диплом педагога только для того, чтобы найти мужа? Ну уж нет! Поэтому пришлось Тонго и Мусе, закулу (ведь отца у Тонго уже не было), провести бессчетное число вечеров в Куинстауне, убеждая отца Кудзайи в преимуществах выбора его дочери. Переговоры продолжались почти три месяца, прежде чем с отцом Кудзайи было достигнуто соглашение о размере оплаты лобола. Временами Тонго обуревали сомнения, добился ли он тогда того, чего хотел.

Поначалу их брак казался вне всякого сомнения удачным. Вообще-то жители деревни, обсуждая своего нового вождя, говорили, что «ши пицва ши нго-бевакумаде» (буквально: от него пользы, как от слепого бородавочника), а вот его супругу они восприняли, как жуки-навозники кучу свежего помета. Хотя Кудзайи и приехала из города, женщин поразила ее необычайная простота и обыденность, а что касается мужчин, то они в своем кругу предавались фантазиям о ее влажных растянутых в улыбке губах, блеске ее глаз и о ее ушах, похожих на… похожих на что? А Кудзайи очень нравилась ее новая жизнь в гуааша, радушие соседей, пьянящая свежесть утреннего воздуха и раздающиеся из нового кассетника (свадебный подарок Мусы, закулу) мелодии какой-либо птицы[27], перекрывающие пение птиц бока, мычание коров и блеяние коз.

Теперь, по прошествии пяти лет, Тонго стал так глубоко затягиваться сигаретой, что его наполненные дымом легкие, казалось, вот-вот лопнут, а все потому, что постоянно терзался и искал ответа на вопрос, когда, с какого момента его брачная жизнь пошла наперекосяк. Уже в который раз он вынужден был признать, что это случилось не в одночасье, а происходило постепенно.

Народ начал говорить о том, что они вот уже год живут в браке, а наследника вождя все нет и нет. Поначалу это были всего лишь досужие разговоры: зачем Тонго построил такой необычный дом из бетона, если он не помышляет о продолжении рода? — но вскоре тональность разговоров поменялась, и они превратились в самые настоящие сплетни, пересказывая которые макадзи хихикали втихомолку и трясли головами, как довольные бегемоты.

— Кто знает, может быть, этой весной корень Тонго был вялым и слабым, — предположил один. — Может, это дух маниоки[28] мстит ему за что-то и лишил его член твердости и силы?

— А может, она бесплодна, как мул? — высказал свое предположение другой, но все, кто стоял рядом, протестующе затрясли головами: ну разве такие большие груди и такие широкие бедра не свидетельствуют о плодовитости?

— Вот у его отца никогда не было такой проблемы, — подала голос старая, умудренная опытом проститутка. — Он начинал с восходом луны и старался не заканчивать пахоту до самого восхода солнца.

Поначалу Тонго и Кудзайи старались не обращать внимания на эти разговоры, поскольку им было так хорошо вместе, что им могло бы позавидовать большинство новобрачных. Но капля камень точит, в особенности если учесть, что месячные у Кудзайи приходили все так же регулярно и постоянно, как постоянны были придирки и злобное нытье ее свекрови. Они пробовали все, что только могли придумать: они просили Мусу обратиться за помощью к Божественной Луне; они пили чай из пыльцы чичеринчи