Новолунье - [30]

Валька подала руку сначала тетке Анне, потом Степаниде, а меня потрепала по щеке. Ладонь была шершавая, холодная, пахла дождем и ветром.

— В погреб слазь, — крикнула ей бабушка Дарья, — брусники достань, грибов…

— Дайте мне хоть умыться-то…

А бабушка Дарья рассказывала:

— У нас в тайге нынче дивно всего. Что ягод, что грибов. Мы вон литров сто только варенья наварили. И малина, и черника, и голубика, а смородины — ешь не хочу!

— А медведи? — спросила Степанида. — Не балуют?

— Бог миловал. Правда, в Суэтуке одна баба помрет, наверно. Пошла за малиной. Берет и песни мурлычет. Потянулась было за ягодой, рясная такая... А снизу, из веток, высунулась медвежья морда, цоп ягоду... Она так и застыла с протянутой рукой. Медведь посмотрел на нее, потерся о лесину и пошел кустами трещать. Отошел шагов на пять, ест малину, а сам на нее смотрит. Вспомнила эта самая баба, что убегать от медведя нельзя, — задерет, ну и стоит столбом. Нервы, что ли, не выдержали, упала. Очнулась, а кругом трава измята, на кустах клочья медвежьей шерсти, значит, рядом катался, а не тронул. С тех пор и чахнет.

Валька между тем отправилась в погреб, а я вышел за ворота. Увидев меня, с высокой завалинки плюхнулись двое мальчишек. Один с меня, другой поменьше. Они, оказывается, подглядывали в окна, — что ж, и здесь то же самое, что и у нас в Чибурдаихе. Стоит появиться кому-нибудь незнакомому, так мальчишки все завалинки обтопчут, будут в окна подглядывать. Отгонять — дело бесполезное. Выйдет хозяин с хворостиной — отбегут. Вернется в избу — между горшков с цветами уже виднеются сплюснутые носы, щеки, ладошки... Плюнет хозяин, выругается и уж больше не обращает на них внимания.

Мальчишки сначала испугались, но, увидев, что я вышел один, потихоньку стали подходить.

— Аел, свинью стриг? — спросил тот, что поменьше.

— Ково?

— Свинью стриг?

— Кто?

— Аел… Да ты не знаешь, что ли?

Я первый раз слышал это слово, но понял, что меня дразнят. Я рассердился и шлепнул маленького ладонью по носу, он отскочил к забору. Но на меня набросился другой мальчишка, рыжий, конопатый.

— Хочешь по правилам? — спросил он, держа меня за грудки.

— Давай.

Мы взяли друг друга за штанины, согнули спины и стали топтаться перед воротами, стараясь оторвать противника от земли. Но вот я вытолкал конопатого на бугорок, подогнул ноги, упал на спину и коленками кинул его через голову. И с удовольствием услышал, как мальчишка спиной и пятками шлепнулся о землю...

— Сказано, ночная кукушка перекукует дневную, рассказывала бабушка Дарья, — тут уж, Нюрча, ничего не сделаешь. Так и у нас вышло. Валька с Урала родом. Поедем да поедем. Сбила Гошку с толку.

— А сюда-то она как попала?

— Завербовалась. Работала в деревне Казанцевой на строительстве. А наши шоферы там осенью хлеб в Заготзерно возили. Встретил ее и втрескался. Какая девка тут у него была в соседях, милиционерова дочка. Нет, привез эту…

— Судьба...

— Да ты что, Нюрча! Какая судьба. Глупость. Ты не смотри, что он чертило здоровый. По бабьему делу — теленок. А она, я слухом пользовалась, девка стреляная была, не однажды... Вот и оплела.

— Пусть на себя пеняет.

— Да ему черта ли. Он доволен, как ребенок. Крутит она им, вертит как хочет. Вот и там то же было. Продала я дом. Они меня к себе выписали.  Деньги на три части разделила: ей, ему и себе. Она шубку да платьев накупила. Ведь у ней, кроме спецовки да старой юбчонки, ничего не было. А тут сразу оделась в меха — что твоя иркутская губернаторша. Он — баян и пальто — тоже… А квартирка тесная. Он чуть свет — в рейс. Она потом встает, попьет чаю и — тоже на стройку. А я сижу, как чужая. Боюсь кусок взять. Он вечером приедет, если навеселе, вспомнит: иди, мама, поешь да выпей. Ну, заболела я. Доктора: не климат. Уезжать надо. А перед тем я деньги свои Гошке отдала. Давай, говорит, строиться буду. Пошел в столовую, выпил — их у него вытащили. Так вот и вернулись.

Воспомнил я этот подслушанный днем разговор и не поверил бабушке. «Нет, — думал я, — Валька хорошая. Вон какую плюху дала мальчишке, когда увидела, что они вдвоем на меня лезут. И подружиться со мной заставила».

В дверь толкнулись. Я услышал, как сразу же встала Валька и пошла в сени. Потом она пошепталась с вошедшим и открыла дверь в горницу.

— Старухи, вставайте, — весело сказала она, — Гошка приехал, поллитру привез.

Тетка Анна и бабушка Дарья, притворно ворча, быстро оделись, хотели будить Степаниду, спавшую с самого вечера сном праведницы, но передумали. Я притворился спящим. Слушал, как бабушка Дарья шептала тетке Анне:

— Ты, Нюрча, все не пей. Оставляй мне. Я буду под столом в стакан сливать. Мне — для втирания. Гошка, черт, жалеет для втирания — не дает. А у меня ломота — спасу нет...

Утром я пошел Степаниду провожать. Ее пробовали было оставить, но она никак:

— Я и так два дня проездила.

Всю дорогу до шоссе Степанида держала меня за руку, наказывала, как себя вести в гостях, — всех слушаться, в тайгу не ходить.

И, садясь в грузовик, тихо заплакала. Я отвернулся, чтобы и самому не заплакать.

— Я хочу домой, — сказал я.

— Нельзя, тетка Анна осерчает.