Новогодний роман - [18]

— Приехали, столица.

— Что? Ах, да Уже приехали?

— Горького 8.

— Слушай, дедун — говорил Фиалка, пытаясь нашарить в своей бескрайней, как песнь ямщика, как скучнейшее полотно ненецкой тундры, шубе бумажник. — Дай на инструмент твой глянуть. Веришь. Спать не буду, если не погляжу на него.

— Чего на нее смотреть. Монтировка как монтировка.

— Покажи а? Я тебе денег приплачу.

— Столица, столица — вздохнул таксист. Он сунул руку между креслом и рычагом ручного тормоза и извлек оттуда монтировку. С восхищением принял ее Антон.

— Надо же так вот ты какой. Жизненный стержень. Альфа и Омега. Слушай, продай а?

— Чего удумал. Мне самому нужна — таксист потянулся за монтировкой. Антон тут же спрятал ее в шубу.

— Продай. 50 долларов дам.

— Смеешься ты, столица. Это за монтировку.

— Ты себе еще найдешь — Антон приобнял таксиста и настойчиво засовывал ему в нагрудный карман деньги.

— Э-э, бог с тобой бери — наконец согласился таксист.

— Спасибо, дедун. Ты даже после первого раза не был так счастлив как я сейчас.

— Это из-за монтировки что ли?

— И не только — Фиалка интимно склонился к таксисту — Ты мне дедун сразу понравился.

— Но, но ты это — таксист отстранился, вжимаясь в дверцу.

Антон подвинулся вслед за ним.

— Ты не обижайся, дедун. Всегда будут нужны, такие как вы и такие как мы. Чугунный закон равновесия и мира. И мы вам будем нужнее, чем мы вам.

— Как это — спросил озадаченный таксист, несмело пытавшийся снять руку Антона со своего плеча. Антон не поддавался.

— А на ком вы будете срывать свою злость? — шептал Антон, все теснее прижимаясь к таксисту — Если что-то не будет получаться. Единение с землей штука тонкая, а вдруг что-то не получится. Мы тут как тут. О-па встречай нас. Поливай грязью. И вам хорошо и нам не сладко.

Со стороны было забавно наблюдать, как Антон играл обольстителя. Жестокого, перешибающего все препоны. Так бесформенная в полнеба туча наползает на легкое барашковое облачко с одной целью: смять, покорить уничтожить. И таксист потерялся. Гипнотизируемый неистовым Антоном, он превратился в пухленькую (и куда девалась боцманская полнота) беленькую монашку, трепещущую в руках властного и распутного андалузского идальго.

— Единственное, что может нас спасти — сверкнул глазами Антон — подарить единение, избавить от вековой классовой вражды неудачников и счастливцев. Дать недостижимую гармонию отношений, не опошленную постылой рутиной бытия. Подарить нам Эдем, где босые ноги и утренняя прохладная роса, воспринимаются не как что-то противоестественное, а данное высшими силами необходимое благо. Где фиговый листок всего лишь деталь костюма, а не лицемерный фетиш, привлекающий злое слюнявое внимание к простоте, превращающейся в похоть. И это единственное, затасканное, но все еще великое и недостижимое в своем забвении, пересыпанное нафталином чувство. Это…

— Что? — затравленно шепнул таксист.

— Это. — Антон двумя руками охватил шею таксиста. Теперь их лица были совсем рядом.

— О-о-о — простонал Антон — Любовь. — наконец выдохнул он. Антон произнес это слово так, словно им пробил плотину, сдерживающую могучий поток, теперь выпущенный на свободу. Внезапно Антон открыл рот, высунул язык и развязно пощекотал напряженный потный лоб. Таксист был раздавлен. Он начал тихонько подвывать.

— Любовь — страстно шептал Антон, отодвигаясь — Любовь, мой милый. Только любовь. Проказник не удержался и послал таксисту воздушный поцелуй. Потом осторожно открыл дверцу и коротко приказал Запеканкину.

— За мной Петр.

Они подходили к подъезду, когда из покинутой ими машины раздался одинокий крик. Крик был настолько одинок в этом мире, что редкие прохожие даже не обернулись, а еще быстрее заспешили по своим делам. Но Фиалка и Запеканкин остановились. Таксисту удалось стряхнуть Антоновы чары. Децибелы его обиды и гнева достигли ушей Антона и Петра.

— Какая мощь — сказал Фиалка — Вот уж действительно флаг на ветру.

— Шалава — загибался таксист — Убью тварь.

— Может быть пойдем, Антоша — тронул Запеканкин шубейное плечо. — Вдруг бросится.

— Не бросится. Я предусмотрел такое развитие событий и отобрал у него уверенность — отдвинув полу шубы, Антон показал Запеканкину черную головку монтировки похожую на змеиную головку. В подтверждение слов Фиалки машина завелась и сердито заурчала. Они наблюдали как машина уносила своего разъяренного хозяина, исчезая в городских хитросплетениях.

— Уверенность — совсем нелишняя вещь в наше время, Петр — изрек Фиалка, поигрывая монтировкой. Он широко размахнулся. Пролетев по изогнутой параболе монтировка вонзилась в один из сугробов, что росли в палисаднике у дома Фиалки. Покончив с кодовым замком, Фиалка отворил железную дверь и впустил Запеканкина в парадное. Они прошли мимо прожорливых почтовых ящиков, их открытые щели напоминали рты вечно голодных птенцов и начали подниматься по лестнице. Антон Фиалка презирал лифты.

— Я проецирую на них синдром спичечного коробка и понимаю, что все намного хуже. У стандартной спички всегда имеется шанс сгореть, но сгореть отдельно, по-своему изогнуться и во всю ивановскую. Закупоренные в остановившемся лифте, мы не имеем такой возможности. Извини, никто не подвинется. Коллективно и бессознательно полетим в метафизическую реальность. А я не хочу коллективно, не хочу бессознательно. Я читал Ницше, я грыз Хайека, в конце концов, я могу нижней губой достать до кончика носа. Кто еще так может? Вообщем, боюсь я лифтов, если честно.