Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг. - [34]
Эти распоряжения об арестах говорят о многом; следует признать, что показания Трубецкого рассматривались следствием как наиболее авторитетные и безусловно достаточные для принятия решения о привлечении к процессу, в каких бы отношениях с конспиративными организациями указанное им лицо не находилось. Особенно показателен факт распоряжения об аресте Гагарина, несмотря на указание Трубецкого о том, что этот офицер уже давно не имеет никаких сношений членами тайного общества (возможно, сыграл свою роль высокий полковничий чин подозреваемого). Об этом же свидетельствуют резолюции императора на докладной записке Комитета в связи с показаниями Трубецкого, которые носят тот же характер, что и решения в отношении арестованных.
Но в отношении отставных офицеров Ф. И. Левина и В. И. Белавина, по показанию Трубецкого состоявших в Союзе благоденствия и от него отошедших, были приняты более осторожные решения об установлении их личности, образа жизни и связей. Из последующих записей в журналах Следственного комитета выясняется, что было решено не привлекать их к следствию непосредственно, а только учредить надзор: «По прежнему показанию Трубецкого о Белавине и Левине государь император высочайше повелеть соизволил написать об них губернаторам, чтобы обратили внимание на образ их жизни». Предполагалось, что если «по скрытному разведыванию» будет открыто, что у них «бывают тайные собрания или поведение их окажется сомнительным», если обнаружатся их «сношения с лицами подозрительными», то обоих следовало взять под арест и доставить в Петербург[213]. То же решение последовало в отношении Ф. П. Шаховского, вскоре привлеченного к процессу; в отношении П. С. Пущина был поставлен вопрос о выяснении его местонахождения и проводились меры по установлению личности.
Однако тенденция непосредственного привлечения к следствию бывших участников Союза благоденствия, «отставших» от тайных обществ, сохраняла свою силу в первые месяцы процесса (декабрь-январь)[214].
В поле зрения следствия оказались полковые командиры А. А. Авенариус, Ф. М. Свободской, И. М. Тимченко-Рубан (на заседании Следственного комитета 7 января 1826 г., в результате показаний П. И. Пестеля, сообщившего о принятии им этих офицеров в тайное общество в 1817 г.). Хотя по полученным данным связи офицеров с тайным обществом давно прервались, однако следствие признало «нужным» «испросить соизволение… на учреждение за ними тайного надзора». Если бы поведение и связи кого-либо оказались подозрительными, следовало немедленно взять под арест и привлечь непосредственно к расследованию. Документально установлено, что такой надзор был учрежден в отношении Авенариуса. Помета Дибича на докладной записке, излагавшей это решение Комитета, безусловно, передала волю Николая I. Она гласила: «Прислать сюда, если подозрительны, под арестом, а буде нет подозрения, предписать им явиться сюда в Комитет»[215].
Лица, обнаруженные показаниями главных арестованных, казались особенно опасными, ибо были связаны с назвавшими их ведущими деятелями заговора, – к тому же они занимали нередко высокие должностные посты. Не исключено, что этому способствовали поступавшие сведения, прежде всего, данные об их служебном положении. В первые дни расследования Комитет старался привлечь всех участников тайных обществ, в том числе «отставших» от них, особенно тех, кто имел высокие чины. В этом факте нашли отражение опасения власти, страх перед угрозой того, что заговорщики используют значительную военную силу, находившуюся под их командованием, – своеобразное последствие политической борьбы конца 1825 г. Даже если показания ведущих деятелей заговора говорили об отходе названных лиц от тайного общества и свидетельствовали, что «никакой на них не полагали надежды», все же предпринимались меры по установлению за ними «бдительного надзора», с тем чтобы при первом подозрении арестовать их. Некоторых лиц, не названных на следствии, но подозревавшихся в участии в декабристской конспирации, также брали под надзор – в Кавказском корпусе это был командир 7-го карабинерного полка Н. Н. Муравьев (в будущем Муравьев-Карский) – очевидно, из-за родственных связей с многочисленными Муравьевыми, фигурировавшими в «деле» заговора[216].
Перелом в этой тенденции отчетливо наблюдается во второй половине января 1826 г., и связан он с переменой решения об аресте и привлечении к допросам А. Н. Юрьева. В показаниях А. Н. Муравьева впервые прозвучала фамилия принятого им в тайное общество Юрьева
