Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг. - [32]
Таким образом, вопреки собственным показаниям Вольховского, следствие установило, что ему была хорошо известна политическая цель общества, и он принимал участие в обсуждении средств ее достижения. Тем не менее, Вольховский, наряду с большинством членов Союза благоденствия, не привлекавшихся к расследованию, был признан «отставшим» членом Союза благоденствия, которые не подлежали ответственности. Все это говорит об имевшем место влиятельном заступничестве за Вольховского[197]. Между тем, у самого Вольховского не было влиятельных родственников, приближенных ко двору. Возможно, ходатаем за Вольховского перед императором выступил его непосредственный начальник Дибич. В деле Вольховского имеется документ, из которого явствует, что решение об освобождении от дальнейшего расследования и, соответственно, от наказания было передано Следственному комитету Дибичем – очевидно, после согласования и соответствующего указания императора: «…г. начальник Главного штаба полагает заключающиеся в оной обстоятельства… оставить без дальнейшего изыскания». Дата этого решения зафиксирована в следственном деле Вольховского – 1 августа 1826 г.[198] Как видим, оно состоялось уже после прекращения формальных заседаний Следственного комитета. Это говорит о явной затянутости «дела» Вольховского, решение по которому – фактическое прощение выявленной «вины» – стало результатом длительной внутренней борьбы между силами, которые выступали за наказание Вольховского, и теми, кто ходатайствовал за него. В данном случае последние победили – им удалось создать благоприятное впечатление о Вольховском у императора: иначе не последовало бы его согласие на оставление без дальнейшего расследования серьезных обвиняющих показаний. Вместе с тем назначение на Кавказ, пусть и не оформленное в виде административного наказания, было по существу последствием выявленной причастности Вольховского к деятельности Северного общества.
Полковник Владимир Иосифович (Осипович) Гурко был впервые назван в показаниях А. З. Муравьева, данных в ответ на вопросные пункты от 23 апреля 1826 г. Это показание было рассмотрено на заседании Комитета 27 апреля. Об участии Гурко в Военном обществе и Союзе благоденствия были запрошены другие подследственные[199]. Между тем, в делах Комитета отложилось письмо Гурко, направленное военному начальству, с обращением «Ваше Превосходительство» и авторской пометой: «Москва. 13 января 1826». Оно содержало признание в принадлежности к тайному обществу, цели Союза благоденствия были обрисованы как лежащие исключительно в области распространения просвещения и «доброй» нравственности; вновь повторялся мотив быстрого отхода от связей с обществом, почти полного незнания о его действиях[200]. Место и время создания письма, а также его адресация, слабое вовлечение документа в производство следствия заставляют предположить, что оно было написано по собственной инициативе Гурко, независимо от появившихся показаний арестованных. Показания других подследственных ничего не прибавили к свидетельству А. З. Муравьева. Гурко не привлекался к допросам и был причислен к группе «оставленных без внимания»[201].
Свидетельства непосредственных организаторов следственного процесса содержат указания на то, что ведущие участники Следственной комиссии руководствовались стремлением облегчить участь арестованных и гуманными задачами спасения невинных, не желая привлекать к допросам мало замешанных лиц. Так, делопроизводитель Следственного комитета Боровков вспоминал: «…Комитет с чрезвычайной осторожностью руководствовался их [подследственных. – П. И.] указаниями; он не прежде призывал к допросу, как удостоверившись в соучастии сличениями разных показаний и сведений». По утверждению Боровкова, председатель Комитета А. И. Татищев «с большим упорством подписывал требования о присылке членов злоумышленных обществ. „Смотри, брат! – говаривал он мне, – на твоей душе грех, если подхватим напрасно“». Тот же мемуарист приводит слова великого князя Михаила Павловича: «Тяжела обязанность вырвать из семейства и виновного; но запереть в крепость невинного – это убийство»[202]. Указание Боровкова требует существенной поправки: безусловно, столь гуманные настроения у руководителей расследования проявлялись далеко не всегда. Но приведенные им слова можно отнести не только к случаям «напрасно подхваченных», действительно ни к чему не причастных лиц, но и к тем, показания об участии которых в тайных обществах были оставлены «без внимания».
В группу «прощенных» декабристов нужно включить также и тех, кто был выявлен следствием в качестве участников тайных обществ, но к самому процессу не привлекался. Это, главным образом, участники ранних декабристских организаций. Решения не привлекать к расследованию представителей этой группы участников тайных обществ зафиксированы в журналах Следственного комитета.
Ранние тайные общества – Союз спасения, Союз благоденствия и другие организации – на первом этапе следствия рассматривались в едином контексте с обществами, инициировавшими вооруженные выступления 1825 г. Если опираться на свидетельство Боровкова, то оказывается, что инициатива в полном освобождении от следствия лиц, в отношении которых проводилось заочное расследование, принадлежала чиновникам следствия. По материалам следствия видно, что такого рода решения не могли состояться без соответствующей санкции императора.
