Новое о декабристах. Прощенные, оправданные и необнаруженные следствием участники тайных обществ и военных выступлений 1825–1826 гг. - [205]

В 1822 г. Таушева привлекли к допросам по «делу» Раевского, первоначальные показания были им даны не позднее середины апреля, очная ставка с Раевским состоялась 16 апреля 1822 г., допрос – 19 октября того же года[1135]. Затем Таушев был привлечен к следствию уже в качестве «прикосновенного» (заочно). В 1823 г., по определению Полевого аудиториата 2-й армии, он подлежал заключению на гауптвахте сроком на 6 месяцев[1136]. Однако в связи с тем, что приговор основному обвиняемому отлагался, была ли приведена эта мера в действие, неизвестно. За это время Таушев вынужден был перевестись в другой полк, а в январе 1826 г. вышел в отставку, при этом ему пришлось объявить о месте своего жительства, – очевидно, в связи с нахождением под следствием. В дальнейшем роль Таушева в затянувшемся деле Раевского не уменьшалась. На последнем рассмотрении дела братьев В. Ф. и Г. Ф. Раевских (1827 г.) он остался единственным обвиняемым, кроме самих братьев. Причем руководители нового расследования отмечали, что по делу Раевского «многие прикосновенные и оказавшиеся виновными лица оставлены без всякого внимания»[1137]. Здесь подразумевался в первую очередь Таушев. Его прикосновенность основывалась на подозрении в «умысле сокрытия вредного намерения», то есть на конкретном действии – укрытии от следствия книг и рукописных прописей Раевского. Однако новым расследованием он не был изобличен в этом «умысле» и только поэтому освобожден от наказания; он остался лишь «в подозрении». По итоговому заключению Комиссии под председательством командующего Гвардейским корпусом великого князя Михаила Павловича – по предложению последнего, с которым 15 октября 1827 г. согласился Николай I, – за Таушевым было учреждено «строгое наблюдение» по месту проживания[1138]. Таким образом, Таушев – единственный из «прикосновенных» по делу Раевского, кто подвергся репрессиям. В этом контексте, даже если Таушев формально не был принят в Кишиневскую управу, он воспринимается как лицо, очень близко стоявшее к Охотникову и Раевскому. Его имя, в роли причастного к делу Раевского, должно рассматриваться в качестве предполагаемого члена Союза благоденствия.

По заключению С. Е. Эрлиха, отнесение того или иного лица к числу декабристов в исследовательской практике основывалось главным образом на критерии «наказания». Декабристами, как правило, считались лица, принадлежавшие к числу осужденных по делам декабристских тайных обществ[1139]. Это основание, определяющим образом влиявшее на отнесение того или иного лица к декабристам, видится нам недостаточным и неточным, однако в случае Таушева критерий «наказания» не кажется искусственным. Наказание Таушева является закономерным итогом, подводящим черту под совокупностью фактических данных о его причастности к деятельности кишиневских членов Союза благоденствия.

Помимо этого, близкая связь Таушева с известными членами управы в Кишиневе фиксируется в переписке В. Ф. Раевского и К. А. Охотникова 1820–1821 гг., отобранной у Раевского после ареста. В письмах Таушев не раз упоминается как близкий товарищ и единомышленник[1140]. Согласно мемуарным свидетельствам непосредственных очевидцев, Таушев вращался в кругу кишиневских членов Союза благоденствия: Раевского, Охотникова, Орлова, Непенина. Особенно он был близок к Раевскому и Охотникову[1141]. Нет сомнений, что эти дружеские связи подразумевали включенность Таушева в пропагандистскую деятельность в духе Союза и в постановку образования в дивизионных учебных заведениях для нижних чинов и юнкеров; расследование по делу Раевского обнаружило прямую связь Таушева с этой стороной деятельности участников Кишиневской управы тайного общества. Мотивы поступка Таушева, привлекшего внимание следователей по делу Раевского, были, несомненно, обусловлены его дружескими отношениями как с Охотниковым, так и с Раевским, и вполне могли быть дополнены обязанностью товарища по тайному союзу.

Совокупность обстоятельств: близость в качестве товарища-единомышленника к главным фигурам кишиневского тайного кружка, факт уничтожения улик против Раевского, а также привлечение к его делу, наказание, вынесенное по этому делу, – все вместе дает, по нашему мнению, достаточное основание для того, чтобы включить Таушева в круг участников Кишиневской управы Союза благоденствия, в число предполагаемых декабристов.

Указания о возможном членстве в тайных обществах в ретроспективных источниках

Переходя к разряду предполагаемых участников тайных обществ, сведения о причастности которых к декабристским союзам содержат мемуарные источники, остановимся прежде всего на фигуре Матвея Матвеевича Муромцева. О своем присутствии на собраниях общества «свободномыслящих» он написал в собственных воспоминаниях.

Матвей Матвеевич Муромцев – автор мемуаров, охватывающих продолжительное время – более 20 лет[1142]. Офицер Измайловского полка, Муромцев в 1812 г. стал адъютантом А. П. Ермолова; именно тогда его давнее знакомство с другими адъютантами Ермолова – М. А. Фонвизиным и П. Х. Граббе – перешло в близкую дружбу[1143]. Он познакомился с обоими еще до 1812 г. Так, Муромцев вспоминал об офицерском кружке, существовавшем в 1808–1809 гг. в Измайловском полку: «Мы собирались у нашего поручика Михаила Александровича Фонвизина. Тут бывали Дибич, Березин, граф Дамас, Спиридов…»