Новое недовольство мемориальной культурой - [29]

Приведу второй пример. В октябре 2007 года бывшая телеведущая и писательница Ева Херман была приглашена на ток-шоу Йоханнеса Вернера, чтобы представить свою книгу, посвященную новому взгляду на роль женщины. Желание автора повысить значение женщины-матери по сравнению с ролью успешной деловой женщины вызвало подозрение в консерватизме и близости к нацистским идеологемам. Защищая свою книгу от нападок, писательница допустила оплошность, употребив выражение «уравниловка» (Gleichschaltung) по отношению к современным немецким СМИ. Эскалация конфликта вышла на новый виток, когда Ева Херман сказала: «Все, больше никаких комментариев. В конце концов, автобаны тоже были построены, и мы ездим по ним до сих пор». Скандальное слово «автобан» нарушило, видимо, предел допустимого, поэтому ведущий, явно нервничая, поспешил досрочно распрощаться с писательницей. Беспомощность этого жеста была очевидной. Ведущий, безусловно, оказывал моральное давление, но и сам испытывал немалое давление со стороны более 2 миллионов телезрителей. Демонстрация политкорректности оказалась в данном случае не столько суверенным моральным выбором, сколько актом конформизма и «опережающего послушания» с целью сокрытия собственной неуверенности и неспособности сориентироваться в ситуации.

Тривиальность и наглядность данного эпизода делают его убедительным образчиком политкорректности. Хенрик М. Бродер писал: «Это антифашизм, который давно отделился от своего объекта и более всего процветает там, где никакого фашизма нет, а именно в виртуальном пространстве благополучного Сопротивления»[111]. В том же году Ева Херман заказала составить сборник материалов под названием «Дело Евы Херман. Охота на ведьм в СМИ»[112]. Опубликованный сборник сделал писательницу мученическим символом для всех, кто убежден, что в нашей стране отсутствует свобода слова[113].

Совсем иная реакция последовала от Харальда Шмидта, который в ноябре 2007 года представил на своем сатирическом телешоу некий прибор, якобы способный объективно контролировать немецкую речь на наличие нацистских понятий. На так называемом «нациметре» вспыхивала сигнальная лампочка, регистрируя нацистское понятие, например, во фразе: «Сегодня меня зафиксировала видеокамера на автобане». Хитрость заключалась в том, что прибор не реагировал на слова с негативными коннотациями. Зато зрители в аудитории рефлекторно начинали смеяться, услышав такие слова, как «душевая кабина» или «газовая духовка». На шоу среди прочего рекламировался гель для душа «Антифа», якобы гарантирующий очищение от любой нацистской нечисти. Провокативный заряд телешоу, которое демонстрировало зыбкость языковых норм и сатирически изображало действие механизмов политкорректности, вскоре сам стал предметом критики и возмущения. Очевидно, немцам-неевреям непозволительно шутить над нацизмом и Холокостом. «Нациметр» немедленно удалили из телешоу, ибо шутку сочли бестактной и нарушающей табу, однако записи сохранились в Интернете, и его можно увидеть на YouTube. Этот глобально доступный архив памяти, где хранится и то, что запрещено или отбраковано, неподвластен нормированию посредством политкорректности.

Но наложение «политкорректного запрета на политкорректность» (Герман Люббе) – не выход из сложившегося положения. Каждый должен руководствоваться в конкретной ситуации собственным суждением. Если шутку насчет автобанов я бы сочла довольно безобидной, то мой третий пример кажется мне не только проблематичным, но и отвратительным своей агрессивностью. В 2007 году Эгон Флайг опубликовал в журнале «Merkur» статью, само название которой выглядело как нападение на нормы политкорректности: «Сингулярность события. Размышления по поводу оглупления посредством морали». Высказывая свое отношение к «сингулярности» (уникальности) Холокоста, автор пишет: «Кто решится оспаривать “сингулярность” варшавского гетто? Ведь любая хворь моего деда была такой же. Даже сопля в моем носовом платке сингулярна, ибо история вселенной никогда не воспроизведет точный химический и молекулярный состав этой неаппетитной субстанции»[114].

Приведенные фразы задумывались как удар по блюстителям политкорректности, но достаточно ли этого, чтобы мы почувствовали в них «инновационный потенциал», способность «вызывать беспокойство» и «неудобные вопросы»? Да, в них, несомненно, присутствует «эмоциональный излишек», нацеленный на преодоление табу. Но убедительный аргумент можно выразить другими словами, тогда он встретил бы понимание и поддержку.

Герман Люббе объясняет неуверенность по отношению к нацистскому прошлому состоявшимся «спором историков», о котором он говорит: «Хорошо бы, чтобы его вообще не было». Разгоревшийся в 1986 году «спор историков» о сингулярности Холокоста, его репрезентации и мемориально-культурном статусе обернулся жестким нормированием публичной риторики, которое обусловило устойчивую «боязнь вызвать недовольство со стороны блюстителей политкорректности в области исторической политики»[115]. С тех пор «немцы опасаются допустить оплошность словом или даже молчанием по отношению к национал-социализму», но одновременно испытывают желание (как свидетельствует эпизод с Эгоном Флайгом) нарушить существующие табу. При этом границы этих табу довольно расплывчаты. Так, Гудрун Брокхауз указывает, что хотя Харальду Шмидту пришлось срочно убрать «нациметр» из своего сатирического телешоу, однако ему по-прежнему позволительны «низкопробные и расистские шутки в адрес поляков»