Новеллы - [86]
Тут он схватил Филиповича за грудки и стал трясти его, как шквалистый ветер сотрясает деревья. Филиповичу показалось, что он попал в ураган, от рева которого в молчаливых окнах зазвенели стекла, а дома еще глубже нахлобучили на себя крыши, осыпая вниз черепицу.
— Дедуля-то был выше меня! Уж можешь поверить!
— Охотно… верю… — будто камешки, выпали из Филиповича слова, он уже опасался, как бы господин этот заодно не вытряхнул из него и округлившиеся в страхе глаза, и два вставных зуба. «Помоги, о, святой Антонин, — взмолился, уже про себя, Филипович, — если он шмякнет меня о стену, я размажусь по ней. Хоть бы знать, чем это я так разгневал его. Может, он, — мелькнуло даже у Филиповича, — не выносит капустный запах?»
— Как-то дед мой на руках уволок с мельницы жернов, — гремел незнакомец, — хотя было в нем целых шесть центнеров.
Из сотрясаемого Филиповича вырвалось долгое «о-о-о», потом короткое «о!». Сзади на брюках у бедняги отскочила пуговица, и подтяжки змейкой всползли к лопаткам; можно было опасаться, что это чудовище совсем вытряхнет его из брюк. Какой изощренно-причудливый, жуткий, злодейский замысел: оставить Филиповича среди ночи на десятиградусном морозе, в белых подштанниках, с подкатывающей к горлу тошнотой, и бежать, размахивая над головой трофеем, точно пиратским флагом. И надо же — эта напасть обрушилась на рассыльного как раз тогда, когда он получил свое первое звание. Тут брюки робко и медленно, словно кисея, сползли к ботинкам.
— Мой дед! — надрывался разбойник (да когда же он наконец до отца доберется или до матушки, с ужасом думал Филипович, о боже, что от меня останется к тому времени!). — Мой дед, — повторил исполин, — был вором, да будет тебе известно. Что он крал и чего не крал — это уж не твоего ума дело, понятно?
— Понятно, — пролепетал Филипович.
— Девок ли, наперстки или брильянты с этот вот кулак — не твое, говорю, дело.
«Хоть бы городовой появился», — в отчаянии взмолился про себя Филипович.
— И за кражу отсидел он три года в вацской тюрьме… А ну, подтяни-ка штаны, законник, свои семейные дела я с голозадыми не обсуждаю.
— У меня, милостивый государь, пуговица оторвалась, — защищался Филипович, опасаясь, что его заденут кулаки, которыми бешено размахивал исполин, и он, на секунду-другую увидев перед собою звездные россыпи Млечного Пути, очнется уже на луне в компании мертвецов в белых саванах и сотканных из теней призраков.
— Взять отца моего — тоже вор был; а что он крал — сливы, мед иль табак, тебя не касается.
— Не касается, — эхом отозвалось вконец перепуганное подобие Антона Ф., секретаря общества ветеранов.
— Он семь лет схлопотал, семь, говорю тебе, крючкотвор, и отсидел их в Сегеде. Теперь за мной очередь! — бухнул гигант себя в грудь, точно молот ударил о наковальню. — Теперь я воровать буду!
— Мне до этого никакого дела нет, — уже привычно пролепетал Ф.
— Болван! — И Филипович влепился в стену, едва не пробив собой кирпично-цементную твердь; в голове у него поднялся трезвон — будто в здании банка, куда проникли грабители, включилась сигнализация.
— Я ограбил швабских банкиров, законник. Вот они, деньги-то, у меня! И знаешь куда я с ними подамся?
Вор выхватил из кармана пачку денег и, потрясая ею, разразился безумным хохотом.
— Сяду в сани и буду гнать до самого Петербурга. — Исполин мрачно уставился на Филиповича: — На сколько меня осудят, останься я здесь?
Он посмотрел вдаль, словно изучая дорогу, и добавил:
— До Петербурга-то, эх, не близко! И совсем тихо пробормотал:
— А Роза тем временем выйдет за Кашшаша! — И опять заорал: — Тебя как зовут?.. Что, что?.. Филипович?.. Случаем, не врешь? Говори настоящее имя, чтобы я мог тебе отплатить, если донесешь в полицию.
— Фили…пович, — со стоном повторил обладатель секретарского звания.
— Убирайся, — сказал исполин. — Этого мне достаточно.
Но Филипович не мог стронуться с места, и первым, будто гора, двинулся незнакомец; дойдя до угла, он обернулся и прогремел:
— Филипович, Филипович, я твое имя запомнил! Под землей сыщу, из могилы достану — посмей только донести на меня! Тогда тебе крышка!
Еще долго слышал Филипович, как разносилось по пустынным улицам его имя, жутким эхом отражаясь от неба и замирая со стоном в снегу.
Двое суток провалялся рассыльный в жестокой горячке. Все это время ему даже днем мерещилось, как в комнату врываются гигантские тени и орут: «Филипович! Филипович!» А стулья и нахально ухмыляющиеся шкафы, тряся кулаками, им вторят. Только на третий день стихли вокруг измученного бедолаги чудовищные вопли. И тогда он схватил перо и дрожащей рукой написал письмо об отказе от секретарского звания, а также нижайшее прошение на имя министра, умоляя разрешить ему, Филиповичу, изменить фамилию.
С министерского позволения фамилию он поменял.
И с тех пор еще долго жил под чужою личиной, лишенный собственного имени и секретарского звания, до последнего своего часа панически боясь зимних ночей, когда из таинственной темноты вырастают вдруг исполины, обрывают у простодушных филиповичей брючные пуговицы и ударом кулака окунают их головы в звездопады, а затем с дикими воплями исчезают туда же, откуда и появились, — в никуда.
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881 - 1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В десятый том Собрания сочинений вошли стихотворения С. Цвейга, исторические миниатюры из цикла «Звездные часы человечества», ранее не публиковавшиеся на русском языке, статьи, очерки, эссе и роман «Кристина Хофленер».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (18811942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В четвертый том вошли три очерка о великих эпических прозаиках Бальзаке, Диккенсе, Достоевском под названием «Три мастера» и критико-биографическое исследование «Бальзак».
Собрание сочинений австрийского писателя Стефана Цвейга (1881–1942) — самое полное из изданных на русском языке. Оно вместило в себя все, что было опубликовано в Собрании сочинений 30-х гг., и дополнено новыми переводами послевоенных немецких публикаций. В второй том вошли новеллы под названием «Незримая коллекция», легенды, исторические миниатюры «Роковые мгновения» и «Звездные часы человечества».
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.
„А. В. Амфитеатров ярко талантлив, много на своем веку видел и между прочими достоинствами обладает одним превосходным и редким, как белый ворон среди черных, достоинством— великолепным русским языком, богатым, сочным, своеобычным, но в то же время без выверток и щегольства… Это настоящий писатель, отмеченный при рождении поцелуем Аполлона в уста". „Русское Слово" 20. XI. 1910. А. А. ИЗМАЙЛОВ. «Он и романист, и публицист, и историк, и драматург, и лингвист, и этнограф, и историк искусства и литературы, нашей и мировой, — он энциклопедист-писатель, он русский писатель широкого размаха, большой писатель, неуёмный русский талант — характер, тратящийся порой без меры». И.С.ШМЕЛЁВ От составителя Произведения "Виктория Павловна" и "Дочь Виктории Павловны" упоминаются во всех библиографиях и биографиях А.В.Амфитеатрова, но после 1917 г.