Г-н Ван Даан. Я сказал: нет!
Г-жа Ван Даан. Но Путти, хоть сосисочку. Разве я многого прошу?
Г-н Ван Даан. Нет! Нет, нет, нет, нет, нет, нет.
Г-жа Ван Даан. Я поняла.
Г-н Ван Даан. Нет. Нет. Бесповоротно: НЕТ! Сколько ещё раз повторить?
Г-жа Ван Даан. Путти, ты что? Я всего лишь…
Г-н Ван Даан. Ты всего лишь хочешь забрать у меня последнее, что у меня осталось. Сигареты кончились! Я четвёртый день не курю, а тут ты. Хочешь меня добить, да? Отнять последнее. Ведь их сожрут! Сожрут и глазом не моргнут. Сожрут, проглотят, уплетут за обе щёки, уничтожат.
Г-жа Ван Даан. Но Путти, разве ты не для этого их делал?
Г-н Ван Даан. Никто из вас не понимает, это же искусство! Я голоден, я сам так голоден… я нечеловечески голоден. Но я же их не ем! Я голоден и хочу курить, курить, курить, курить, понимаешь…
Г-жа Ван Даан. Поставь меня на место!
Петер. Ой, папа, папа, ты чего?
Г-н Франк. Герман! Так мы скоро друг друга съедим.
Г-жа Ван Даан. И по чьей же вине, интересно узнать?
Г-жа Франк. Отто, дорогой, иди сюда.
(Г-жа Франк мыла «в комнате» Ван Даанов и наткнулась на мешок с картошкой.)
Г-н Франк. Постой, Эдит, я сейчас…
Г-жа Франк. Я попросила тебя: иди сюда! Кто-нибудь в моей семье когда-нибудь будет откликаться на мои просьбы?
Г-н Франк. Что случилось, Эдит, тише.
Г-жа Франк. Подойди! Нет, ты подойди и полюбуйся на это.
Г-н Франк. Что?
Г-жа Франк. Ты что, не видишь? Полмешка картошки – дорогой, полмешка картошки – ты оглох? Ослеп? (Громко.) Полмешка картошки.
Г-жа Ван Даан. Очень кстати!
Г-жа Франк. Потрясающе кстати, с учётом того, что я нашла их под вашей кроватью!
Г-жа Ван Даан. На что вы намекаете?
Г-жа Франк. Тут уже не до намёков.
Г-жа Ван Даан. Я не намерена выслушивать оскорбления. Это уж слишком. Путти! Что ты молчишь, Путти, ты что не слышишь: на нас клевещут. Это же немыслимо. Почему ты молчишь?
Петер. Папа???
Г-жа Ван Даан. Путти? Нет, скажи, что это не так!
Он молчит.
Петер. Папа!
Г-н Франк. Герман! Я отказываюсь верить ушам.
Г-н Ван Даан. …Не знаю, как так получилось. Я хотел курить. Я так хотел курить – какое-то помрачение.
Анна. Господин Ван Даан… Не надо…
Г-н Ван Даан. Я не знаю, как мне загладить… Мне кажется, мы все здесь сходим с ума. Я, по крайней мере, точно. Петер, извини… Кёрли…
Петер. А я знаю.
Г-н Ван Даан. Что?
Петер. Я знаю, как мы всё исправим! Папа, не плачь. Мы проедим мамину шубу!
Г-жа Ван Даан. Как?
Петер. Ну, как-как? Отдадим Беп, а она – на чёрный рынок. Что может быть проще?
Г-жа Ван Даан. Час от часу не легче. Как тебе это вообще в голову пришло? Я носила ее почти столько, сколько мы с твоим отцом женаты. Ей сносу нет, она из превосходных кроличьих шкурок…
Петер. Тем более! Это значит, мы выручим за неё много денег.
Г-жа Ван Даан(чуть не плачет; искренне). Какой ты бессердечный, бессердечный.
Г-н Ван Даан. Я куплю тебе после войны воздушную, персиковую. Я обещаю. Кёрли, милая… Пожалуйста!
Г-жа Ван Даан. Это то немногое, что у меня осталось…
Анна. Но у вас есть ещё ночной горшок – на него никто пока не покушается.
Г-жа Ван Даан(зло; без экивоков). Ты когда-нибудь прекратишь вмешиваться?
Петер. Мам, мам, а давай устроим её похороны!
Г-жа Ван Даан. Анны? Петер, это всё-таки, пожалуй, слишком.
Петер. Да, нет, не Анны. Шубы! Чтоб ты с ней, как следует, попрощалась. Настоящие похороны. Будет весело. А когда продадим, наконец, нормально поедим. О, даже в рифму получилось.
Г-жа Ван Даан. Боже, что за бред! Ты перезанимался?
Анна. Ну, пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста…
Петер. Пожалуйста!
Г-жа Ван Даан. Ну, хорошо. Сумасшедшие какие-то. И я с вами с ума сойду.
Петер. Чур, Анна поёт Шопена.
Анна(с радостью.) Ну, хорошо, уговорил. А ты ничего, молодец. Мам, пап, подпевайте. Ну, хватит дуться. Подпевайте же!
Петер. Пойдёт! (Он чувствует себя распорядителем бала и ведёт себя уверенней, чем обычно.) А теперь будем плакать и прощаться. Папа, ну, ради такого случая, за упокой шубы, ты должен разрешить всем съесть хотя бы по одной колбаске.
Анна. Ого! Ты вообще молодец.
Г-н Ван Даан. Да, да, конечно, естественно! Я и сам хотел предложить.
Анна, Петер, Марго(наперебой). Урааа!
Все фантасмагорически радуются и с аппетитом едят, капая соком на мех…
Петер(Анне). Фух, вроде обошлось.
Анна. Да, уж передышка не помешает – а то мы все точно здесь свихнёмся.
Анна. Находчиво ты. А я уже думала – всё.
Марго. Может, будет хоть один спокойный день теперь после бури.
Г-жа Ван Даан(растроганно). Настоящий праздник.
Г-н Ван Даан. Взрослеет мальчик.
Врывается разъярённый Дюссель.
Дюссель. Это немыслимо! Диверсия, саботаж!
Г-жа Ван Даан. На войне?
Дюссель. У нас, в убежище. Не иначе, как Анна брала мою подушку, и теперь – глядите, глядите: по ней прыгают блохи.
Анна. У меня нет блох!
Дюссель. Конечно! Теперь нет. Все они перебрались на мою подушку. Проклятье! Теперь я буду ходить с ней – чтоб ты не смела ее трогать.
Петер(несмело, но твёрдо). Послушайте, господин Дюссель, нам всем тяжело…
Все начинают говорить – сначала всё-таки друг за другом, потом – примерно после слов «Бог умер в Освенциме» наперебой, внахлёст, все вместе – так, что уже ничего особенно не разобрать, кроме накопившейся ярости.
