Новая надежда России - [74]

Я разволновалась, а от своей нерешительности и неспособности первой прикоснуться к нему (формально моему жениху, как бы невероятно это не звучало!) – ещё и рассердилась. В то же время во мне зародилось и усиливалось с каждой секундой непонятное щемящее чувство: начинаясь в животе, под ложечкой, и отдаваясь тянущим рикошетом в груди, оно стекало вниз капризным покалыванием, словно бы настойчиво призывая моё внимание, а опускаясь еще дальше, заставляло невыносимо холодеть колени и ступни. Мне было неприятно от того, что предательски размякшее тело едва держится на ногах перед Ним, но был и привкус (о Боже, дневник!) мучительного удовольствия в этой охватившей меня бессильной слабости. В.В., видимо, понял, что со мной творится неладное:

“Вижу, ты всё-таки переживаешь. Но поверь, беспокоиться не о чем – у нас будет самая красивая и необычная свадьба на свете. Такая же, как была у древних царей этой земли – только ещё лучше”.

“Какая?” – прошептала я, не в силах оторваться от поглотившего меня сладко-болезненного ощущения. Если честно, мне было сейчас плевать на какую-то там свадьбу, лишь бы быть с Ним, но, кажется, его самого этот вопрос занимал всерьез.

“Помнишь, мой рассказ про старинный ритуал утверждения нового властителя – который происходит там, на востоке? Это очень красивое и величественное действие, и наше единение органично впишется в него.”

Он понизил голос, и – как удивительно! – смущаясь, сказал:

“Знай, что для меня ты не только прекрасная Надежда, но и любимая Россия – так мне нравится тебя воспринимать… И в мечтах я вижу, что наш человеческий союз должен символизировать вечную любовь между тобой – Россией и мной, твоим земным почитателем”.

“А вы больше любите меня или свою страну?” – решившись, задала я вопрос, который меня очень беспокоил.

Он усмехнулся:

“Только тебя. Ты же и есть она, разве сама не видишь? Ты же поняла, почувствовала это тогда, после инаугурации, верно?”

“Да” – покраснела я. Я вспомнила тот миг, когда перестала быть девочкой Надей и превратилась в женственную Россию. – “И это совсем не обидно, а очень почетно”.

“Вот именно. Почетно, и в первую очередь для меня. Тебе же доводилось играть в театральном кружке?” – вдруг сменил он тему.

“Было дело, – улыбнулась я. – Правда, вечно на вторых ролях. А что?”

“Ритуал есть ритуал – его сила именно в том, что он должен быть выполнен дословно. В одной из его версий, которая зафиксирована в древних хрониках, подробно описано, как именно держава становится женой своего властителя. И если следовать ритуалу – а мы так и сделаем – то тебе придется вспомнить свое актерское мастерство и немножко поиграть в царевну-Россию”.

“А что нужно делать?” – рассеяно спросила я, думая о другом. То пульсирующее, физическое волнение, которое охватило меня ранее, всё усиливалось, нарастало, и я, признаться, даже не очень понимала, о чём он говорит – так поглотили меня эти ощущения… и мысли, боюсь, совсем недостойные той целомудренной России, которую себя представлял Он.

“Все просто. Это похоже на сказку про спящую принцессу – тебе нужно будет лечь неподвижно в специальный хрустальный сосуд, а потом по сценарию мне придется тебя разбудить. Сможешь так, не испугаешься?”

“Да, да, да”, – я была согласна на что угодно, даже не особо вслушиваясь в его слова – сам его голос вызывал во мне оцепенение.

“Молодец!” – похвалил он. – “Скажи на милость, а что с тобой творится? Ты, кажется, вся дрожишь”.

“Это от того, что вы здесь…” – пролепетала я, опустив глаза. – “А когда всё случится?”

“Что именно?”

“Ну, свадьба”.

“Примерно через неделю. Думаю, к тому времени как раз долетим”.

“Так долго… Я не доживу”.

“Брось. Почему?”

Знаешь, дневник, я много раз читала во всяких журналах, что нельзя навязываться мужчинам и прямо говорить, что тебе от них нужно – это пугает и вообще… дескать, неприлично. Но мне уже было всё равно. Сжав свои чувства трясущимися коленками, я призналась:

“Потому что мне надо быть с вами прямо тут, сейчас. Я не могу больше терпеть…”

“Бедная, – пожалел он меня. – Всё понимаю. Мне тоже сложно – последние дни моя голова занята не государственными делами, которыми мне положено заниматься, а вовсе другими… Но, прости меня, тут есть одна непреодолимая физиологическая сложность”.

“Да какая же?!”

“Ты девушка, – утвердительно произнес он. Я сначала не поняла, а потом сообразила и кивнула. – Моя Россия должна быть невинной до дня свадьбы, понимаешь?”

“Так что же, – сокрушенно сказала я, – тут ничего нельзя сделать?”

Он с явным сомнением оглядел меня, размышляя о чем-то, и вдруг, когда я уже начала впадать в отчаяние, решился:

“Есть одна возможность, – заговорщицки сказал он. – Но боюсь, она может тебе не понравиться”.

“Мне нравится все, что вы делаете, – самоуверенно заявила я. – Говорите же скорее!”

Он глянул наружу, в вечернее небо.

“Сейчас уже темнеет, это хорошо… Вот что, иди к себе и готовься. Встретимся через несколько минут”.

Он ободряюще сжал мою руку, и, не говоря больше ни слова, быстрым шагом ушел прочь. Странно, дневник: как только он исчез из моего вида, волнение тут же улеглось, мысли прояснились, и я стала задумываться о том, что же всё-таки со мной происходит, и насколько это нормально. Но времени было мало, и я с немалым усилием отложила все размышления на потом. Он сказал готовиться – как, к чему? Ах, какая разница, надо поспешить.