Новая эпоха. От конца Викторианской эпохи до начала третьего тысячелетия - [180]
Но все это меркло на фоне волны негодования, поднятой делом Стивена Лоуренса. 19-летний чернокожий Лоуренс был убит в 1993 году бандой из пяти белых юнцов. Преступники, переходя проезжую часть на пути к жертве, выкрикнули «Чего, чего, ниггер?», что как бы намекало на расистские причины нападения, но полиция неожиданно проявила необычайную глухоту и непонятливость. Стражи порядка также предпочли не заметить, что оттягивание ареста главных подозреваемых и пренебрежительное отношение к показаниям единственного свидетеля, также чернокожего, можно истолковать как знаки расизма. Ужасный парадокс заключался в том, что в деле скопилось огромное количество свидетельств убийства на расовой почве и почти никаких улик против главных подозреваемых. Процедурные нарушения, допущенные полицейскими в ходе расследования, ясно говорили об их предубеждениях. Отец Стивена Невилл Лоуренс так сформулировал это в своем горьком высказывании: «Когда полицейский надевает форму, он должен забыть о предрассудках. Если он на такое не способен — он не должен выполнять эту работу, потому что это означает, что одна часть населения не защищена от людей, подобных тем, кто убил Стивена». Когда обвинения против пятерых подозреваемых были сняты, родители Стивена занялись частным расследованием, но это ни к чему не привело из-за недостатка улик. В феврале судебное следствие постановило, что смерть Лоуренса произошла в результате «противозаконного убийства, последовавшего в ходе абсолютно не спровоцированного расистского нападения пятерых белых молодых людей», но на этом дело и встало. Привлечь внимание общественности к этой несправедливости выпало на долю Daily Mail, не то чтобы известной благодаря защите обездоленных. На следующий день после решения на первой странице газеты напечатали фотографии всех пятерых обвиненных с четкой надписью «убийцы». Газета призвала подозреваемых подать на нее в суд, но они не стали. Своего рода справедливость восторжествует в будущем.
К марту 1997 года правительство не столько правило, сколько выкручивалось, и это его затруднительное положение в некотором смысле представляет собой загадку, ведь таланта, усердия и благих намерений хватало с лихвой. При этом не хватало эффективного большинства в парламенте, а слишком много самооправданий и чересчур много скандалов создавали неблагоприятный фон. Всеобщие выборы назначили на 1 мая 1997 года. Другие партии с радостью приняли это решение правительства, но для тори оно омрачалось продолжающимися коррупционными скандалами. Алан Стюарт[140] стал последним в череде консервативных политиков, ушедших в отставку из-за обвинений, касающихся частной жизни. А вот Пирс Мерчант[141] уходить отказался. Складывалось впечатление, что вопросы собственно вины и невиновности никого больше не волнуют, и все, на что оставалось рассчитывать тори, — это штопка рваного доверия онемевшими и нечувствительными пальцами. Тюремный корабль Weare, прибывший в Портленд с целью разгрузить переполненные тюрьмы страны, представал мрачным символом времени.
На выборах ключевыми проблемами стали экономика, будущие отношения Британии с Европой, НСЗ и конституционная реформа. Что до экономики, то тори могли поздравить себя. При Мейджоре страна жила в условиях самого долгого стабильного роста за весь послевоенный период. Ему и его коллегам оставалось лишь надеяться, что народ не забудет этого достижения. По другим вопросам инициативу перехватили лейбористы. Блэр и его партия (теперь «Новые лейбористы») оказались предметом поразительно провокационной рекламной кампании. На одном плакате тори изобразили Блэра с дьявольскими глазами и подписали: «Новые лейбористы, новая угроза». А лидер либерал-демократов Пэдди Эшдаун без всякой вычурности сказал своим товарищам на партийном съезде: «Новые лейбористы, никакой разницы!»
В последние дни кампании на консерваторов свалился неожиданный подарок небес. 21 апреля 1997 года президент Еврокомиссии Жак Сантер обратился с «Посланием к евроскептикам». «Мы утвердились в направлении движения, — сказал он, — бессмысленно и даже опасно держать ногу на педали тормоза. Будьте конструктивны, а не деструктивны. Вот мой завет скептикам — по всей Европе». Предназначалось ли это ворчащим нигилистам из числа британских тори или нет, но именно так обращение восприняло британское общество. Мейджор открыто заявил, что сдержанность консерваторов по отношению к Европе полностью оправдала себя, новые лейбористы ужасно разозлились. Аластер Кэмпбелл[142] предложил, чтобы кто-нибудь позвонил Сантеру и спросил его, «какого черта он тут придуривается». Робин Кук, теневой министр иностранных дел, выпустил резкий официальный ответ. А тори, наконец-то получившие повод позлорадствовать, опубликовали карикатуру, изобразив Тони Блэра на коленях у канцлера Коля. Что привело к такому шторму: паранойя или pooterism[143]? Господин Сантер не обращался именно к британским евроскептикам, перед ним стояли задачи поближе и поважнее. Так или иначе, все политические партии публично объединились, чтобы противостоять этой «попытке вмешательства» в британскую политику.
