Нос некоего нотариуса - [9]

страшную желто-белую кошку, которая облизывала

окровавленные уста.

— Господи! — вскричал маркиз, указывая на животное. Все поняли жест и восклицание.

— Еще не поздно? — спросил нотариус.

— Может быть, — сказал доктор.

И бросились на кошку. Но она вовсе не была расположена даваться в руки. Она также пустилась бежать.

Никогда Партенэйский лесок не видал и без сомнения никогда не увидит ничего подобного. Маркиз, маклер, три дипломата, деревенский доктор, выездной лакей в длинной ливрее и нотариус с окровавленным платком на лице, как безумные, бросились в погоню за тощей кошкой. Они бежали, кричали, бросали камни, сухие сучья и все, что только им попадалось под руку; они миновали дороги и поляны и согнув голову бросались в самую густую чашу. То они бежали кучей, то в рассыпную, то растягивались в прямую линию, то образовали кольцо вокруг неприятеля; они били по кустам, трясли деревца, взлезали на деревья, рвали себе ботинки о хворост и платье о кусты, и неслись как буря; но адская кошка летела быстрее ветра. Дважды им удалось совсем окружить ее; и дважды она разрывала преграду и убегала. Одно мгновение она, казалось, изнемогла от усталости или боли. Желая перескочить с дерева на дерево и отправиться далее по образу векш, она упала на бок. Слуга г. Л'Амбера пустился во весь дух, в несколько прыжков очутился подле неё и схватил за хвост. Но тигр в малом виде хватил его когтями, освободился и бросился вон из леса.

Ее преследовали по полю. Долго, долго бежали они; велико было поле, расстилавшееся в виде шахматной доски, перед охотниками и их добычей.

Жара стояла удушливая, черные тучи густели на западе; пот лил ручьями со всех лиц; но ничто не могло остановить порыва этих восьми мужчин.

Г. Л'Амбер, весь в крови, одушевлял своих товарищей и голосом, и жестом. Те, кто не видел, как нотариус гоняется за своим носом, и представить себе не могут о его пыле. Прощайте, малина и клубника! Прощай, крыжовник и черная смородина! Всюду, где пронесся этот поток, урожай был смят, разрушен, уничтожен; только и остались снятые цветы, сорванные завязи, сломанные ветви и стоптанные ногами кусты. Крестьяне, испуганные вторжением этого неведомого бича, бросили лейки, звали соседей и полевых сторожей, требовали за потраву и гнались за охотниками.

Победа! кошка попалась. Она бросилась в колодезь. Скорей, ведер! веревок! лестниц! Были уверены, что нос метра Л'Амбера будет найден невредимым, или почти целым. Но, увы! колодезь был не простой колодезь. То был ход в брошенную плитную ломку, галереи которой расходились сетью более чем на десять лье и соединялись с парижскими катакомбами!

Заплатили за визит г. Трике, уплатили крестьянам за потраву все, что они требовали, и под страшной грозой с ливнем отправились в Партенэ.

Прежде чем сесть в карету, Айваз-Бей, мокрый как курица, но вполне успокоенный, протянул руку г. Л'Амберу.

— Я искренне сожалею, — сказал он, — что благодаря моему упрямству дело зашло так далеко. Маленькая Томпэн не стоит и капли крови, пролитой из-за неё; я нынче же ее брошу, потому что не мог бы взглянуть на нее, не вспомнив о том несчастии, которое она принесла вам. Вы свидетель, что я вместе с этими господами употребил все усилия, чтоб возвратить вам то, чего вы лишились. Теперь позвольте мне выразить надежду, что беду еще можно поправить. Деревенский доктор напомнил нам, что в Париже есть более его искусные врачи; я, помнится, слышал, что новейшая хирургия обладает вполне верными тайнами, чтоб восстановить изуродованные или уничтоженные члены.

Г. Л'Амбер принял довольно неохотно верную, протянутую ему руку, и приказал везти себя вместе с друзьями в Сен-Жерменское предместье.

III. Где нотариус с большим успехом защищает свою шкуру.

Кто был вполне счастлив, так извозчик Айваз-Бея. Этот состарившийся уличный мальчишка, быть может, не столько был доволен получением двадцати пяти франков на водку, сколько тем, что победителем остался его седок.

— Э! — сказал он доброму Айвазу, — так вот вы как расправляетесь. Не дурно это и запомнить. Если мне случится наступить вам на ногу, я поскорей попрошу прощения. А этому несчастному господину теперь не до понюшки табаку! Нет! если теперь при мне станут говорить, что турки увальни, так я сумею ответить. А не говорил я вам, что принесу счастье? А есть у нас старик, служит у Бриона, и я его знаю, так он как раз наоборот. Всем своим седокам приносит несчастье. Кого он ни повезет, все прогорают... Ну, кокотка! вперед по пути славы! тебе нынче нет лошадок подстать.

Эта несколько жестокая болтовня не веселила турок, и извозчик забавлял одного себя.

В карете, бесконечно более блестящей и с бесконечно лучшей упряжной, нотариус сетовал на судьбу в присутствии двух своих друзей.

— Конечно, — говорил он, — я все равно что убит. Мне остается только застрелиться. Теперь мне нельзя показаться ни в свет, ни в оперу, ни в какой театр. Или вы мне прикажете выставлять напоказ перед всей вселенной свое уродливое и жалкое лицо, которое в одних возбудит смех, а в других жалость?

— Полноте, — возразил маркиз, — свет привыкает ко всему. При том, в самом крайнем случае, когда боишься выезжать, стоит только сидеть дома.