Нос некоего нотариуса - [8]

Уже секунданты выбрали место для дуэли и бросили жребий где кому стоять. Лучшее место досталось г. Л'Амберу. Судьбе было также угодно, чтобы в дело пошло его оружие, а не японские ятаганы, которые быть может затруднили бы его.

Айваз ни о чем не беспокоился. Для него любая сабля была хороша. Он поглядывал на нос противника, как рыбак глядит на форель, попавшуюся на удочку. Он снял почти все лишнее платье, бросил на траву красную феску и зеленый сюртук, и по локоть засучил рукава. Надо полагать, что самые сонные турки просыпаются при звоне оружия. Этот толстяк, в лице которого не было никаких отличительных черт, точно преобразился. Лицо у него посветлело, глаза горели огнем. Он взял саблю из рук маркиза, отступил на два шага и произнес по-турецки поэтическую импровизацию, которую нам передал и перевел его друг Осман-Бей.

— Я вооружился на бой; горе оскорбившему меня гяуру! За кровь плата — кровь. Ты меня ударил рукой; я, Айваз, сын Румди, я хвачу тебя саблей. Над твоим обезображенным лицом будут смеяться женщины; Шлоссер и Мерсье, Тиберт и Савиль с презрением отвернутся от тебя. Для тебя исчезнет благоухание измирских роз. Да даст мне Магомет силу, храбрости же я ни у кого не прошу. Ура! я вооружен на бой.

Сказал, и бросился на врага. Сделал ли он выпад en tierce, или en quatre, не знаю; не знали того ни он сам, ни секунданты, ни г. Л'Амбер. Но кровь брызнула ключом на конце сабли, очки упали на землю, нотариус почувствовал, что у него голова стала легче на вес носа. Правда, кое-что осталось, но так мало, — что я упоминаю об этом только ради порядка.

Г. Л'Амбер упал навзничь, и почти тотчас же вскочил и наклонив голову побежал, как слепой или бешеный. В то же мгновение какое-то темное тело упало с дуба. Через минуту явился небольшой тоненький человечек со шляпой в руке, сопровождаемый рослым лакеем в ливрее. То был г. Трике, блюститель здравия в Партенэйской общине.

Добро пожаловать, достойный г. Трике! Блестящий парижский нотариус сильно нуждается в ваших услугах. Прикройте свой обнаженный череп старой шляпой, отрите капли пота, которые светятся, как роса на цветущих пионах, на ваших красных щеках, и отверните как можно скорее блестящие рукава вашего почтенного черного фрака.

Но человечек был через-чур взволнован и не мог сразу приняться за дело. Он говорил, говорил, говорил задыхающимся, дребезжащим голоском.

— Божественное милосердие!..— говорил он. — Честь имею кланяться, господа; ваш покорный слуга. Господи! позволительно ли ставить себя в подобное положение? Да ведь это членовредительство! я вижу, что это такое. Разумеется, теперь уж поздно распространяться в утешениях; зло уже свершено. Ах, господа, господа! молодежь всегда останется молодежью. Я сам раз чуть-было не уничтожил или не изуродовал своего ближнего. То было в 1820 г. Как же я поступил? Я извинился. Да, извинился, и горжусь этим, тем более, что правда была на моей стороне. Вы никогда не читали у Руссо прекрасных страниц против дуэли? Они, по истине, неопровержимы; отрывок для литературной и моральной хрестоматии. И заметьте, что Руссо не все еще сказал. Если бы он изучил тело человеческое, это образцовое произведение творчества, этот удивительный образ Божий на земле, то доказал бы вам, как виновен тот, кто разрушает столь совершенное целое. Я это говорю не в поучение тому, кто нанес удар. Избави Боже! У него были, без сомнения, на то свои причины, к которым я отношусь с уважением. Но если бы знали, сколько труда предстоит нам, бедным медикам, при излечении самой ничтожной раны. Правда, что мы этим живем, также, как и больными! но что делать! я готов бы лишить себя весьма многого, готов питаться куском сала с черным хлебом, только бы не видеть, как страдают мои ближние.

Маркиз прервал эти жалобы.

— Ах, доктор! — вскричал он, — мы тут вовсе не затем, чтоб философствовать. Поглядите, из него кровь льет, как из быка. Надо остановить кровоизлияние.

— Да, именно кровоизлияние! — с живостью подхватил доктор, — вы точно выразились. По счастью, я все предвидел. Вот склянка гемостатической воды. Это препарат Бронвиери; я его предпочитаю рецепту Лешаля.

Он подошел с склянкой в руке в г. Л'Амберу, который сидел под деревом и печально исходил кровью.

— Вы, конечно поверите, сударь, — сказал он с поклоном, — что я искренно сожалею, что не имел случая познакомиться с вами при менее печальных обстоятельствах.

Метр Л'Амбер поднял голову и проговорил жалобным тоном:

— А что, доктор, потеряю я нос?

— Нет, нет, не потеряете... Ах, да вам уж и терять нечего: у вас его нет...

И говоря это, он поливал компресс водою Бронвиери.

— Небо! — вскричал он, — мне пришла счастливая мысль. Я могу возвратить вам потерянный вами орган, столь полезный и столь приятный.

— Да говорите же, чорт возьми. Все мое состояние к вашим услугам. Ах, доктор, лучше умереть, чем жить уродом.

— Да, некоторые так думают... Но, позвольте! где же кусов, который вам отрубили? Я конечно не такой мастер, как г. Вельно или г. Ютье; но я усердно постараюсь все исправить.

Метр Л'Амбер быстро встал и побежал на поле сражения. Маркиз и г. Стеймбур последовали за ним; турки, которые ходили в довольно грустном настроении (ярость Айваз-Бея мгновенно погасла), подошли к своим недавним врагам. Не трудно было найти место, где противники помяли свежую траву; нашли и золотые очки; но нос нотариуса исчез. За то увидели кошку,