Нора, или Гори, Осло, гори - [36]

Мы решили арендовать машину в Стокгольме и сдать ее в Сконе, поскольку страховые правила не позволяли сделать это в другой стране. Аренда фургончика обошлась нам в пять тысяч шведских крон. Заплатили Ханне и Свен. От благодарности я чуть не плакала. У Эмиля вещей почти не было. Он жил по-спартански: стопка книг, футболки, вязаные носки – все поместилось в несколько пакетов. Все громоздкие вещи принадлежали мне: коробки с фарфором и кухонной утварью, книги, стол со стульями. Приобретения моей взрослой жизни, накопившиеся за десять лет с тех пор, как я уехала от родителей. Не было никакой логики в том, чтобы Ханне и Свен за них платили, однако же они это сделали. Эмиль объяснил, что его сестрам тоже помогали с переездом, так что все справедливо. Overhoved ikke mærkeligt[38].

Однажды утром нас разбудила пожарная сигнализация. Электронный женский голос сообщил, что в здании пожар, и призвал оставаться в квартире. Эмиль сохранял спокойствие. Его отец был инженером пожарной безопасности, так что он наверняка изучал физику или что-то подобное и понимал, как взаимодействуют здания и пламя. Сначала я испугалась, но потом тоже успокоилась. Поскольку квартира Эмиля располагалась на первом этаже, мы вышли на лужайку перед домом. Пожарный объяснил нам, что все в порядке и можно возвращаться в дом. В подвале загорелся мотоцикл, но пожар уже потушен. Чулан для велосипедов располагался прямо возле чулана для хранения вещей.

Через пару дней я набралась мужества и вместе с Эмилем спустилась в подвал. Все мое имущество пострадало от огня. Изогнутый диван с пестрой плюшевой обивкой, следовавший со мной из Кристинеберга в Эрландерхюсет на Вэстербруплан, где я жила пять лет, сменил золотистый цвет на черный. Я была не в силах пошевелиться. Зимние куртки пропахли костром, словно их надевали все разом на празднование Вальпургиевой ночи.

Я подумала: «Вот как».

Проведя пальцем по обивке дивана, я подумала, что ее уже не починить.

Я сказала:

– Вот как.

По совету страховой компании я сделала список пострадавшего имущества. Мы вынесли все на лужайку, чтобы оценить, что можно спасти. Столик мы поставили на балкон, где я несколько часов пыталась его отмыть.

Вот как.

Может, нужно оставить что-то позади, чтобы идти дальше. Что-то должно сгореть.

Я просматривала содержимое коробок, составляла список, пыталась определить, что в моей жизни было ценного. Было приятно видеть свои вещи – забытые картины, потерянные книги. Я нашла Autobiography of a Face[39] Люси Грили и долго разглядывала обложку. На ней маленькая девочка на ветру прикрывает лицо целлофаном. Глаз не видно. Девочка смотрит на фотографа, но тот ее не видит. В описаниях книги часто упоминают, что автор изуродована (Некролог в The New York Times: «Lucy Grealy, 39, Who Wrote a Memoir on Her Disfigurement»[40]), но на самом деле книга не об этом. Разумеется, в основе повествования рак челюсти – диагноз, который ставят автору в детстве, повлекший за собой ряд неудачных операций. Она избавляется от рака, но ее лицо навсегда меняется. Стоя на коленях, я начала читать и остановилась, только когда коленям стало больно. Тогда я переместилась на кровать.

Книга повествует вовсе не о физическом недостатке. Она повествует о том, как видеть себя, как воспринимать свой образ, как связать образы со своим «я», как найти нечто подлинное и красивое, и, наконец, по выражению Грили, как to shed one’s image. Освободиться от образа. До операции Люси представляла собой одно целое со своим лицом. Это она. После операции все меняется. Ей девять лет, и бывшие приятели по играм зовут ее уродиной. И так продолжается всю ее жизнь. Ее предполагаемое уродство предстает как проблема. Словно перемены в ее лице – это нечто глубоко неправильное. Люси определяют критерием, который, в свою очередь, определяют как уродство. Определяют постоянно. Окружающие все время взглядами и словами дают понять, что Люси – это перемены в ее лице. Позже она замечает, что обладает властью над этими взглядами. Есть вещи, которые мы не хотим видеть, но от которых невозможно оторваться. Люси может войти в помещение, держа лицо в профиль, а потом медленно повернуться анфас, заставляя людей пялиться, управляя их взглядами.

Когда она поступает в колледж, ситуация кардинально меняется. Все знают Люси, она пользуется успехом, ее считают умной и доброй девушкой, ее любят. Но в собственных глазах она по-прежнему уродлива. Отражение, которое она видит в зеркале, которое должно показывать ее саму, по-прежнему уродливо, неузнаваемо. Все это время она надеется на операцию, которая вернет ей нормальное лицо.

В какой-то момент Люси понимает, что этому не суждено случиться. Мечты о ее настоящем лице, которое сделает ее достойной и любимой – любимой так, как ей хочется, – не существует. Мечты о собственном лице – каким оно было бы, не случись рака, – просто нет.

В конце книги Люси находится в Берлине. Внезапно она словно видит все происходящее со стороны. Видит молодую женщину, которая разговаривает с мужчиной. Тот слушает с интересом, задает вопросы и явно считает ее привлекательной. Его взгляд не делает ее реальной, но он часть картины, за которой Люси наблюдает со стороны. Она видит сцену целиком, а не только свое отражение. Вместо «уродливого» лица, не имеющего ничего общего с ней самой, она видит посторонний взгляд. И внезапно Люси способна