Нора, или Гори, Осло, гори - [11]

– Присматривай за моим мальчиком, – сказал он, и мы сели в машину.

Пока мы ехали в автобусе через Данию – зелень, влага, сереющее небо, – я думала о том, как вскарабкаться обратно на обрыв. Мне просто требовалось совершить усилие, собрать волю. Наше счастье зависит от нас самих. Если кто и был не прав, то это я. Зло в глазах смотрящего. Эмиль заснул на соседнем сиденье. Дыхание у него было свежее и сладкое, как у маленького ребенка. У меня в животе киста напевала тихую горестную мелодию.

В мой последний вечер в Дании мы в сумерках прогуливались по набережной до Кристиансхавн, где собирались поесть мороженого на мостках. Мы неспешно шли, держась за руки, и башня церкви Христа Спасителя, любимая башня Спасителя, была невероятно прекрасна. Охваченная внезапной огромной грустью, я спросила, толком не подумав:

– Тебе обязательно с ней видеться?

Эмиль не разжал руки, но лицо его стало напряженным, складки между носом и ртом заострились. Я гадала, гадает ли он, зачем я испортила такой прекрасный момент. Я и сама хотела бы это знать.

– Мне не обязательно с ней видеться…

«Но я очень хотел бы потискать ее за задницу», – перевела я мысленно.

– Мне просто хочется.

«У нее такая упругая задница».

– Если для тебя это так важно, может, тебе лучше встречаться с ней вместо меня.

– Я не хочу встречаться с Норой, – выдавил Эмиль.

«Я только хочу ее трахнуть».

– Ты ее любишь? – выкрикнула я.

Эмиль стиснул мою руку.

– Я не влюблен в нее, и не понимаю, почему ты мне не доверяешь.

– С какой стати мне тебе доверять, черт побери? – закричала я по-датски. – Если она для тебя не важна, если ты ее не любишь и не хочешь с ней встречаться, то почему не можешь перестать с ней общаться? Это ранит меня. Сильно ранит!

Эмиль остановился и повернулся ко мне. Мы стояли посреди чудесной мощеной улочки, где снимали культовый датский сериал «Дом в Кристиансхавн». Нас окружали желтые, розовые и белые дома и старинные фонари.

– Я хочу иметь возможность видеться с кем хочу. – Глаза у него сузились от ярости. Я выдернула руку и отшатнулась. – Ты не можешь меня контролировать.

«Прекрати. Это что еще за идиотские феминистские штучки?»

Внутри меня все кипело и булькало.

Мы находились в центре старого как мир конфликта. Я была подругой с завышенными эмоциональными требованиями, и мой молодой человек не мог их удовлетворить, поскольку это ограничило бы его личную свободу. Я ненавидела Эмиля с его подростковыми представлениями о свободе.

– Я имею право делать то, что важно для меня, и ты должна уважать мои желания! – крикнул Эмиль.

Его рассуждения звучали нелепо и вызывающе, но он был полностью уверен в своей правоте. Я задумалась, не заботливая ли приятельница сформулировала эту эффектную максиму. Или его терапевт?

– Да! – по-датски завопила я. – Делай что хочешь, мать твою!

И стремительно пошла прочь – однако спустя несколько секунд сообразила, что идти мне некуда. Мой демонстративный уход кончился тем, что я поплелась в комнату Эмиля в общежитии.

«Окей, тогда я пойду за мороженым один».

9 Ай

Я вернулась домой, где меня встретили пустующая летом дедушкина квартира и обильные месячные. Киста, о которой я почти забыла, прозрачный пузырек внутри, превратилась в мощный генератор боли, набирающий обороты. Сердце колотилось в груди, генератор трясся все сильнее и сильнее, а потом внезапно замер, и в мире не осталось ничего, кроме боли. В глазах потемнело, побелело, пошло вспышками. Я лежала на диване, чувствуя, как из меня вытекает жизнь. Киста должна была рассосаться сама по себе, она была неопасная, просто пузырек с жидкостью внутри. Балконная дверь была открыта, и лоб саднило от ветерка. Я утешала себя тем, что это не опасно, просто больно. Снова и снова напоминала себе: это просто боль. Просто боль. Только боль и ничего больше.

Сравнительно недавний общественный интерес к месячным мало уделял внимания болезненному аспекту, больше визуальному: картинки в социальных сетях изображали женщин с раздвинутыми ногами, гордо демонстрирующих кровь на трусиках, ниточки от тампонов на фоне дряблых бедер, менструальные чаши между тонкими пальцами с безупречным маникюром. Я обливалась потом на диване. Чаша. Чашка. Кто в здравом уме способен вставить себе внутрь чашку и ждать, пока она наполнится кровью? А потом варить ее в кастрюле на плите? Даже у Куллы-Гуллы[10] дела с интимной гигиеной обстояли получше. Может, она отскребала свои вязаные прокладки чистым шершавым камнем. Почему никому из художников комиксов не пришло в голову изобразить это? Казалось, что все женщины-художники Мальмё поставили себе задачу уничтожить табу, связанные с месячными, выпуская в неделю по новой графической антологии. Чем их не устраивало плакатное искусство семидесятых? Недостаточно откровенно для сконских графиков? Реши они изобразить свои испражнения, и то было бы занятнее.

В вопросе менструации можно было выделить три общественных движения. Первое призывало открыто обсуждать месячные, писать о них, говорить о них, стучаться в открытые двери… Второе объединяло помешанных на физиологии и гормонах. Третье, с самым сильным лобби, возносило месячные до небес и утверждало, что циклы луны отделяли «нас» от мужчин с их неизменным стилем жизни. Но если это такой важный вопрос, то почему никто не обсуждает, что женщина чувствует в этот период?