Ноев ковчег доктора Толмачёвой - [2]

* * *

Как приятно посидеть вечерком в чисто вымытой кухне за чашкой чая! Тина взглянула на настенные часы. Половина седьмого. Однако, пожалуй, самое время вымыть посуду. Всей-то посуды – чашка да ложка, но скоро, наверное, придет Азарцев. Тина даже боялась вспоминать, какой грязнулей и неумехой она выглядела в его глазах всего каких-нибудь четыре месяца назад. Но это было до операции. Теперь она делила жизнь на «до» и «после».

Сквозь чистые шторы синело вечернее небо. Качались за окном на ветру голые ветки каштана. Тина улыбнулась: скоро весна. Как она любила время, когда на каштане вровень с ее балконом распускаются желтовато-розовые соцветия, будто огромные эскимо! Она прикрыла глаза, представив цветущее дерево. Надо же, в больнице у нее рос под окошком клен, здесь – каштан! И давно когда-то у нее была еще одна знакомая пальма. «Пожалуй, стоит включить эти три растения в круг близких друзей».

С коврика привстал, прислушиваясь, сенбернар Сеня. Вышел в крохотный коридорчик, подошел к двери. Тина от раковины из кухни увидела, как его хвост месит воздух, будто лодочный руль проворачивает воду.

– Володя идет? – спросила она.

Сенбернар не гавкнул, только сильнее завилял хвостом. В замке провернулся ключ, открылась дверь, и в коридор действительно кто-то вошел. Тина подождала, замерев у раковины, прислушалась. Конечно, это Володя. Ни у кого, кроме него, нет ключа. Но почему он молчит, не проходит в комнату?

Она осторожно выглянула. Азарцев навалился спиной на дверь, снял черную шерстяную шапку, закрыл ей лицо и так замер. Сеня подошел, ткнулся мордой в его промокшие на коленях брюки. Азарцев постоял, потом сполз спиной по двери, сел на корточки. Не глядя, положил руку на Сенину голову и остался сидеть. Сеня молчал, и Азарцев молчал.

Тина еще подождала, потом снова спряталась в кухню. Вздохнула. Никакого движения. Она вытерла руки – по старой врачебной привычке не терла их, а промокала полотенцем, стянула с шеи фартук, неслышно прошла в коридор.

– Володя?..

Азарцев вздрогнул, отнял от лица шапку, открыл глаза, виновато улыбнулся.

– Ты, оказывается, дома? В коридоре было темно, я тебя не заметил.

Он стал снимать куртку.

– В кухне же был свет. И вода шумела...

– Я не расслышал.

Тина в недоумении взяла его промокшую куртку, повесила на плечики.

– На улице дождь?

– Скорее снег. Мокрый, в дождь переходящий временами.

Азарцев наклонился, стал снимать ботинки. Тине показалось, что он прячет глаза. Она ласково отстранила сенбернара, хотела что-то спросить.

– Володя...

– Что?

Он поднял глаза от пола. Наивная улыбка. Как маленький мальчик, принесший из школы дневник с плохой отметкой. Она не стала спрашивать.

– Вот твои тапочки.

– А-а. Спасибо. – Явное облегчение на его лице. – Да, чуть не забыл! – Полез в карман куртки, достал сверток.

– Что это?

– Приятель отдал.

Тина заглянула внутрь. В пакете лежал большой кусок толстой пресной лепешки и полкольца копченой колбасы.

– Где ты взял?

– Я же сказал, приятель отдал.

– Какой приятель?

Азарцев помолчал, потом нехотя пожевал губами.

– Ну, я его встретил.

– Где?

Он отвернулся, зачем-то стал перевешивать куртку.

– Володя... ты что-то скрываешь от меня?

Он вскинул глаза.

– Ты же не хочешь, чтобы я говорил неправду?

– Не хочу. Ты скажи правду.

Он вздохнул.

– А этого я не хочу.

– Почему?

– Слишком сложно.

Она отвернулась.

– Ну, не говори, если не хочешь.

Тина пожала плечами, ушла со свертком в кухню. Спросила уже оттуда:

– Володя, я отдам колбасу собаке? У Сени уже неделю не было ничего, кроме сухого корма.

– Я тебе принес. Делай, как хочешь.

Азарцев прошел в комнату, лег поперек постели, не поднимая ног.

Тина осмотрела колбасу, понюхала.

– Вкусно. Знаешь, я лучше ему на шкурках кашу сварю, а с колбасой тебе завтра сделаю яичницу...

Она принялась колдовать у плиты. Сенбернар протрусил в кухню. Тина посмотрела на него, все-таки отломила от принесенной Азарцевым лепешки кусок, отрезала несколько колесиков колбасы, положила на лепешку и дала Сене. Крошки аккуратно стряхнула на маленькое блюдечко. Азарцев полежал еще немного, поднялся, пошел к ней.

– На, возьми, – Тина протянула ему блюдце с крошками. – Покорми мышь.

Четвертый обитатель Ноева ковчега – мышонок по имени Дэвид Ризкин – жил в клеточке, стоявшей в комнате на выступе старого серванта из карельской березы. Золотисто-лиловые ирисы на витражах свидетельствовали о благородном происхождении мебели. Этот сервант да еще большая синяя ваза начала двадцатого, расписанная оранжевыми петухами, были самыми ценными вещами в скромной Тининой квартирке.

Азарцев поморщился, но взял блюдечко, открыл дверцу в клетку и осторожно, будто мышонок мог его укусить, поставил блюдечко внутрь. Снова залег на постель. Полежал немного и снова вернулся в кухню.

– Чай есть?

Тина спиной чувствовала его передвижения.

– Есть. В пакетиках.

– Я заварю?

Она обернулась.

– Ну что ты спрашиваешь? Конечно.

Он заварил себе в кружке чай, не подогревая чайника, подул, отпил несколько глотков.

– Уже не горячий.

Тина обернулась от раковины.

– Зачем же ты дул?

Он усмехнулся.

– А ты все видишь... Спиной. Какая у тебя удивительная способность... Я вот никогда не замечаю, кто что делает, даже если смотрю.