Ночные трамваи - [4]

Но совсем не об этом раздумывала Светлана, стоя перед закрытой дверью. Она знала, что когда во второй раз надолго исчез из Третьякова отец Антона, уехал к морю, пропал и вестей от него не было никаких, Найдин пришел к Надежде Ивановне и сказал: плюнь ты на своего непутевого, давай поженимся, мне одному худо, а тебе и того горше, а та ответила: я своего после войны три года ждала и теперь подожду. Светлана потом, конечно, поняла: к тому времени Надежда Ивановна мужа своего не любила, да и не могла любить, но такой у нее был многострадальный характер, фатальная верность утвердилась с детства, и только ей она и подчинялась, хоть поступала противно разуму своему и даже совести, ведь красивой была она женщиной. Когда сватался Найдин, ей только-только тридцать пять исполнилось, работа на заводе да вечные тревоги по мужу и Антону не состарили ее.

Светлана взяла Антона за руку и смело отворила дверь, шагнула вперед, чуть ли не задыхаясь от собственной гордости. Они стояли на домотканом половике, а мать Антона и Найдин сидели за круглым столом под желтым абажуром с кистями. Стол бы застелен бархатистой ковровой скатертью, — ни у кого такой во всем Третьякове не было, — ее Вахрушев-старший привез из плавания. Найдин и Надежда Ивановна пили чай. Петр Петрович раздувал запавшие щеки и, сложив губы трубочкой, дул на блюдце; он и бровью не пошевелил, когда Светлана и Антон ввалились в комнату, отпил из блюдца, сказал:

— А меды нынче душистые будут. Такого разнотравья давно уж не наблюдалось.

Он все же был здешний, третьяковский, и многое чего знал такого, о чем сверстники Светланы и понятия не имели.

У Надежды Ивановны на какое-то время возник испуг в глазах, она метнула быстрый взгляд на Антона и Светлану и, вздохнув, сказала:

— Садитесь чай пить… Вам ить к двенадцати в школу Экзамен, стало быть.

— А экзамен, — сказал Найдин, — они, почитай, сдали.

В зеленых глазах его мелькнул желчный отблеск.

— Давай, Антон, будем пить чай, — просто сказала Светлана.

Она села к столу, с привычной проворностью налила ему, себе, потянулась к ватрушкам, с удовольствием откусила и, перехватив сверлящий взгляд отца, сказала:

— Ты чем-то недоволен, папа?

Но Найдин не ответил, и тогда заторопилась Надежда Ивановна.

— Да вот, Петр Петрович, стало быть… — а дальше так и не нашлась, что сказать, застыла с приоткрытым ртом.

Найдин усмехнулся, достал носовой платок, обтер свою отполированную до черноты голову, на которой выступили редкие капли пота, сказал:

— Можете расписаться хоть сегодня. Я с загсом улажу.

— Мы тебя об этом, отец, не просили. Да и мне — семнадцать. Кто будет нарушать закон?

— Антону восемнадцать, — ответила мать слишком уж торопливо.

Найдин спрятал платок в карман и резко отодвинул от себя чашку.

— Ну, дак и хрен с вами, — неожиданно сказал он. — Как хотите, так и живите. Учишь вас, учишь, а вы….

Светлана рассмеялась, хотя ей вовсе было не смешно, но она так смеялась, что даже хоть и не к месту было а мать Антона невольно улыбнулась.

— Что ты, Светочка? — проговорила она.

— Нет, вы поглядите на него, на этого комдива поглядите! И пусть он вам скажет: сколько маме моей было лет, когда он ее к себе увел. Она ведь так и умерла не расписанной с ним.

Петра Петровича Найдина вроде бы ничем нельзя было пронять, а тут как открыл рот, так и закрыть не смог, и снова вся его голова заблестела потными каплями, а Надежда Ивановна испугалась так, что замахала обеими руками:

— Да бог с тобой, Светочка… Да что же это ты…

Найдин посидел молча, так же молча встал, пошел к двери, было слышно, как отъехала от ворот двуколка. Только это произошло, как Светлана, прижав руки к лицу, упала на стол и разрыдалась, да так громко и безутешно, ей и в самом деле сделалось страшно, по-настоящему страшно, она любила отца, и то был первый бунт ее против него. Антон кинулся за водой, хотя на столе стоял чайник. Светлана вся съежилась, плечи ее словно на глазах усохли, Антон хотел ее погладить по голове, она с силой оттолкнула его:

— Да уйди ты к черту!

Но тут же ткнулась в подол Надежды Ивановны и еще жалобней завыла, а мать сделала Антону знак, чтобы тот оставил их. А Светлана все плакала и находила в этом сладостное утешение.

2

До Третьякова от Москвы чистой дороги, если повезет, по нынешним временам около четырех часов: сперва самолетом до областного центра, а там рейсовым автобусом, который ходит через каждый час. А прежде, когда меня занесло туда, это лет двадцать назад, до городка было от Москвы более двух суток езды, да и дорога была маетная, поезда ходили скверные, а в сам Третьяков чаще всего добираться нужно было на попутных, потому что редкие автобусы брались чуть ли не штурмом, а за шоссейкой следили плохо: то навезут гравия, чтобы выровнять колдобины, а он лежит кучками по обочинам, пока какой-нибудь лихач на самосвале не собьет такую кучку и она начинает бугриться наростом на гудроне, то в щербатом месте ливень размоет полотно и долго держится непросыхающая лужа. Машины охают, стонут на дороге, и добираешься до старенькой гостиницы, словно выпотрошенный. Но все это — в прошлом, хотя и нынче дорога на Третьяков не так уж хороша, но ее расширили, она стала просторней, и движение на ней бойкое, даже по ночам гудят тяжелые автомобили, везут разные грузы, бывает, и бьются друг о друга, а то и влетают в кювет. Всё бывает. Нынче ведь время прыткое, и в маленьких городах на улицах в особые часы начинается толкотня, какая бывала прежде только в Москве. Спешат люди кто по делам, кто в магазины, чтоб успеть купить товар, который так вот, запросто, не потолкавшись в очереди, не возьмешь, кто домой к телевизорам или чтобы успеть переодеться и кинуться в дискотеку на танцы, где мигают в ритм цветные огни, пахнет по́том и духами, а у окрашенных в разные цвета колонн, посмеиваясь, поправляя на рукавах красные повязки, топчутся настороженные дружинники… Да мало ли у кого какие заботы, их нынче хватает, неспешной жизни нет даже у пенсионеров — у них свои разные общества, беседы, проверки.