Ночные трамваи - [3]

Но ей не было страшно, она знала — вот-вот на них обрушится ливень, и ей хотелось, чтобы они мчались через него, сквозь густые полосы дождя, и азарт скачки, никогда прежде не испытываемый ею, охватил Светлану, она закричала что-то во все горло — так и не могла потом понять, был ли это вопль радости или отчаяния, заколотила ногами по бокам Ворона, и тот вынес их на дорогу к каменному полуразрушенному сараю; ворот у него давно не было, да и от крыши осталась половина. Светлана припомнила: здесь когда-то была конюшня, да ее давно разорили. Антон привязал Ворона к крюку, торчащему из стены. Они огляделись, обнаружили остатки нескольких костров, — скорее всего, то были следы каких-нибудь туристов, потому что рядом валялись старые консервные банки, а в глубине грудки истлевшего сена. Все же это было укрытие, и они успели в него вовремя. За стенами конюшни выло и громыхало, несло по степи не только пыль, но и невесть откуда взявшиеся листы ржавого железа, фанеры, мятую бумагу, а потом снова ударило и рванул ливень. Там, где стояли Ворон и Антон со Светланой, не текло, а в другой половине сразу же набежали лужи, они быстро разрастались, но кто-то к воротам прорыл довольно глубокую канаву, а может, она была прорыта, еще когда здесь была конюшня, и вода скатывалась в нее, не достигая сухого места.

— Сильно?! А! — в радостном захлебе воскликнула Светлана.

Он посмотрел на нее, рассмеялся:

— А кто орал «мама»?

Она взвизгнула, кинулась к нему, прижалась горячим телом, и тогда он рванул на ней кофточку и они повалились на мятое-перемятое сено.

Она сама потом не могла понять, почему так яростно и торопливо все свершалось, будто они боялись — их мог кто-то застать или отогнать одного от другого, они много раз в полном забвении кидались друг к другу, а когда обессилели, удивились, что гроза давным-давно прошла и в синем, еще не до конца загустевшем небе над тем местом, где была разобрана крыша, мигают розовые и желтые звезды…

Найдин стоял на крыльце дома, опираясь на палку, держа в руках фонарь «летучая мышь». Он не спустился с крыльца, ждал, когда Антон откроет ворота, заведет Ворона, и только когда конь оказался во дворе, сам пошел к небольшой конюшне. А когда они вместе вышли, Найдин поднял фонарь, чтобы свет из него упал на лицо Антона. Горящие зеленью, ядовитые глаза блеснули, Найдин неожиданно проворно вскинул палку и со всего маха, как саблей, ударил Антона по плечу. Как он не перебил ему тогда ключицу — одному богу ведомо! Антон отлетел к воротам, но сознание не потерял. И все обрушилось в Светлане, — отец перестал быть отцом, впервые в ней вспыхнула злоба к нему. Он поднимался по ступеням, и те хрустели, как человеческие кости, под его ногами, и когда он поравнялся с ней, то Светлана тихо и злобно сказал:

— Ты зверюга! Я тебя не боюсь.

Он прошел мимо нее в дом, но дверей за собой не закрыл. Она сбежала с крыльца, чтоб помочь Антону, но тот уже сам поднялся.

— Постой, — сказала она. — Я с тобой.

Антон ничего не ответил, да ей и не нужен был ответ. Она знала: Антон — ее и они должны быть с ним рядом, никто не может стать ей в этом помехой. Они дошли до его дома. Мать Антона уже спала, наверное, привыкла, что сын стал приходить поздно.

— Пойдем в твою комнату, — сказала Светлана.

Она сама слазила в подпол, принесла льда, растерла им плечо Антона, потом погасила свет, и они вместе легли в постель.

Их обоих разбудило солнце. Судя по всему, было уж поздно, плечо у Антона распухло, он едва сдержался, чтобы не застонать от боли, но Светлана потянулась к нему в счастливом забвении.

Когда Светлана вскочила с постели, то увидела: по улице шла девчонка и гордо размахивала «Спидолой», гремевшей джазом на весь белый свет. Рядом с калиткой стояла двуколка Найдина.

— Отец приехал, — сказала она.

— Ладно, — кивнул он и потянулся к одежде.

Комната матери Антона и горница были на другой половине, их отделяли сени, где стоял умывальник, а туалет был рядом с чуланом.

— Пойдем вместе, — сказала Светлана, когда они привели себя в порядок.

Антон приложил палец к губам, тихо подошел к дверям горницы, прислушался: за дверью раздавались голоса.

В Третьякове ведь ничего не утаишь, здесь все друг про друга знали. Светлана знала об отце больше по рассказам третьяковских обывателей: почему он оказался в городке, где родился и рос мальчишкой, хотя у него была квартира в Москве. Найдин вернулся в родимый дом, где проживал его брат — бедолага и пьяница. Где-то в сорок седьмом году брат помер, а пришедший в ветхость домик Найдин благоустроил, поселился в нем с молодой женой. Светлана берегла ее фотографию — красивая, статная женщина, даже на карточке можно было понять, что под военной формой у нее стройное тело, а лицо веселое, приветливое. Светлана слышала от многих пожилых и от матери Антона: ей, наверное, нельзя было рожать, вроде бы даже врачи ее предупреждали, но она посчитала — здесь, в степном городке, за три года набралась сил, а женщине без детей худо, вот и решилась. Светлана допытывалась об этом у отца, но тот вспоминать о смерти матери не хотел, хмурился, а то, бывало, и прикрикнет.