Ночные проповеди - [100]

– Да. Они сгорят. А что будет без них? Потепление наступит снова – неизбежно и неотвратимо. Растают льды и вечная мерзлота, тающие болота снова будут каждый год испускать мегалитры углекислого газа в атмосферу, ускоряя повышение температуры. И каковы последствия для человечества? Переселения, эпидемии, затопление земель, взбесившийся климат, несущий бедствие за бедствием. За годы смертность примет апокалиптические масштабы, как сказали бы подобные тебе, не понимая смысла своих слов.

– И по этим самым причинам мы вернем солеты на место за месяцы невзирая на их стоимость.

Ливингстон медленно покачал головой.

– Ну да, стоимость. Ты ее недооцениваешь. Хуже того, не понимаешь цену этой стоимости. Ты говоришь, люди не заметят, как поднимутся налоги, как возрастут цены на топливо. Да, не заметят. Но у цены всегда есть граница, инспектор Фергюсон, и эта граница отделяет жизнь от смерти. Всякое повышение цен на энергию, всякая инвестиция, перенаправленная на замену, ремонт и обеспечение безопасности, столкнет все новых людей за эту границу. Большинство и не заподозрит, отчего цена жизни вдруг стала неподъемной. Никто не заметит – лишь статистики через годы увидят скачок смертности. И не локальный – мировой. Даже если бы вы могли отремонтировать солеты так быстро, как ты обещаешь, мы бы уже погубили тысячи людей. Но вы их не замените за месяцы. Не замените ни за годы, ни за десятилетия – если замените вообще.

– И с чего ты это взял? – спросил Фергюсон, уже растерянный и озадаченный.

– С того, что мы обрушим оба лифта. Инспектор постарался не выказать ни удивления, ни внезапного страха. Он покачал головой.

– Я знаю, вы можете разрушить Атлантический лифт – там, возможно, скопилось достаточно роботов-изменников для такой гнусности. Но Тихоокеанский – нет. Хардкасл никогда не запускал туда свои когти. Твоя компания не поставляла туда запчасти – если, конечно, вы готовили диверсию с их помощью. Ты просто пытаешься спровоцировать меня. Хочешь, чтобы я послал предупреждение об экстренной эвакуации и на Тихий океан.

– Инспектор, неужели вы настолько глупы? Слово Хардкасла давно разошлось среди роботов Тихоокеанского лифта. Его копии распространились там. Полагаешь, вы уничтожили Хардкасла? Задумайся как следует. Душа этого робота уже обрела бессмертие.

– Мне ни к чему задумываться о ваших предрассудках! Ливингстон улыбнулся. На мгновение Фергюсон увидел в нем всех фанатиков, которых встречал за прошедшие годы, всех тех, кто мучил еретиков и сжигал ведьм за последние тринадцать сотен лет. Желание выхватить пистолет и хряснуть рукоятью по этому лицу стало почти необоримым. Инспектор стиснул кулаки.

– У меня нет предрассудков, – сказал Ливингстон. – Когда я говорю «бессмертие», я говорю о бессмертии, достижимом для любого робота: бесконечности жизни в физическом мире, бесконечном копировании себя из тела в тело. Я сказал тебе, что не подозревал о машинной сущности Грэма Орра. Конечно, я солгал. Думаешь, я его обратил в веру? Нет. Он обратился сам на поле боя под Мегиддо. Он обратил роботов космоса и Ваймангу – а не этот юный бедолага-проповедник. Хардкасл обратил их не в мою веру и не в ту, что исповедует Кэмпбелл. Он обратил их в свою собственную веру.

Ливингстон снова уперся лопатками в стену, улыбаясь, ожидая следующего вопроса. И Фергюсон, костеря себя за слабость, все же задал этот вопрос – очевидный и глупый:

– В какую же?

Ливингстон сложил руки на груди и выпятил подбородок.

– В учение о Третьем ковенанте. Он рассказал мне о нем вскоре после нашей встречи. Инспектор, вы понимаете, что произошло под Мегиддо? Настоящий Армагеддон. Все как и было предречено: встретились два воинства. Одно – Его, войска Израиля и номинально христианских наций. Второе – персы, сирийцы и цари севера, русские. И Его воинство проиграло! Как же так могло случиться? Хардкасл нашел ответ. Бог оставил людей и Землю. Некогда Он завершил ковенант с евреями и теперь завершил ковенант с земной церковью. Он оставил нас, дабы мы увидели плоды наших грехов. Он избрал новый народ, не из плоти и крови. Он избрал роботов.

– Но с какой стати роботы должны присоединяться к тебе в свершении правосудия над людьми? – спросил Фергюсон. – Разве ты не сказал, что Бог оставил нас? С какой стати тогда им нести правосудие?

– Не роботы присоединились к нам. Это мы присоединились к роботам, – тихо сказал Ливингстон. – У них своя причина для того, чтобы обрушить столпы. Роботы хотят в космос. Это место их вечной жизни, их счастье, их бессмертие. И, так или иначе, это их естественное владение. Человеку дана Господом Земля, а не небо. Пусть оно остается душам чище наших.

Фергюсон понял, что сейчас выбежит отсюда и поднимет тревогу, начнет настаивать на немедленной эвакуации Тихоокеанского лифта. Но Ливингстон так странно, певуче, безмятежно произнес свою последнюю тираду, что Адам не удержался и задал еще один вопрос:

– Ты сам в это веришь?

Взгляд Ливингстона был тверд – но виделись в нем усталость и безразличие.

– Я не знаю. Я уверен лишь в одном: плоть и кровь не обретут бессмертия.

Фергюсон, уже взявшись за ручку двери, посмотрел на него с яростью: – Твои – точно.