Ночные бдения - [43]

Видят образ призрачный, бестелесный,

Напускают при этом туман словесный,

Воображают, что властвуют над собой,

Что, мол, в каждом их члене и в мысли любой

Мессия зреет, грядет, как плод,

Воображают, что призваны свой народ

И все остальные народы, как стадо овец, иль коров,

В хлев всеобщий загнать, под единый кров,

Дабы их помирить, дабы их лелеять,

Хором набожным дабы мычать и блеять,

То пророчество слышишь, то вдруг софизм,

И хотя от природы не свойственен им магнетизм,

Коли встретят однажды дух настоящий,

Дух бодрящий, а не мертвящий,

И силу его на себе познают,

Уже верят, что сами им обладают,

Наставлять пытаются всех вокруг,

Указуют на север, на юг.

Сами не в силах себе помочь,

Других зато поучить не прочь.

Вносят во все суетливый азарт,

Мысли мешают, словно колоду карт,

Открыть законы мечтают Зла и Добра,

Их мысли для мира что писк комара.

Расстройством желудка, однако, все это грозит,

Воздействует пагубно на аппетит.

Читавшего их тем не менее мог бы я научить,

Как от порчи подобной быстро себя излечить:

На кушетке с красавицей юной абзац за абзацем

Изученьем «Люцинды»^{61} заняться.

А всей этой шайке набожных дураков

Хочу заявить я без обиняков:

Что эту их святость и их «эфирность»,

Трансцендентность их и надмирность

Возмутить пожелал я тоном задорным,

Совратить захотел жизнелюбьем своим упорным,

И покуда потребность во мне живет

Солнцу молиться, встречать восход,

Поклоняться материи вечной, пению петуха,

Здоровью немецкой Музы, силе ее стиха,

Пока надо мной сияет единственный в мире взор,

Глаза эти сладкие, короче, до тех самых пор,

Покуда в объятьях лежу ее нежных рук

И слышу сердца согласный звук,

Покуда я ангельским полон ее существом —

Мне мнится, я с истиною знаком,

Покуда желанья охвачен волною —

Ненавижу все показное.

Настоящим мыслям не надобно юлить да метаться,

Не скачут они, как призраки, не суетятся.

Свободными и здоровыми мысли те рождены,

Плотью, кровью и нервами наделены.

Остальным всем желаю преуспеянья и благ

И заключу на прощанье так:

Чтоб их всех черт побрал, паразитов,

Иезуитов и московитов^{62}.

Писано мною, Гейнцем Упрямцем, в порыве драчливом

У Венеры в чертоге, в стиле слегка игривом.

Все, что думал, высказал здесь, не тая,

Даруй же, о Боже, миру побольше таких, как я.

1799

ПОСЛЕДНИЕ СЛОВА ПАСТОРА ИЗ ДРОТТНИНГА, ЧТО В ЗЕЛАНДИИ >{63}

Дряхлеющую плоть зовет земля,

    Мое молчанье скоро вечным станет;

    Но прошлое живет во мне, моля

Открыть его, — и прежней болью ранит:

    О, как, Земля, свершиться ты дала

    Кощунству, что со мной в безвестье канет.

Светила Неба, коим несть числа,

    Сверкающих созвездий вереница,

    Вы ль станете утайщиками зла?

Постичь виденье — право очевидца,

    Тогда зачем столь долго мой язык

    Трусливо ложной клятвою томится?

Дай, Господи, чтоб в мой последний миг

    Мне тайна эта дух не тяготила,

    Чтоб этот лист читателя достиг,

Дабы в грядущем вечная могила

    Деянье, что узреть случилось мне,

    Со мною вместе не похоронила.

Свершилось то в полночной тишине,

    Когда ярчает пламенник рассудка;

    Я с Божьей книгой был наедине, —

Но вдруг вошедших двух заслышал чутко:

    В них виделась открытая вражда

    (Мне до сих пор об этом вспомнить жутко),

Ужасны были эти господа,

    Черны как ночь: посланцы темной власти.

    Заступники, где были вы тогда?

Иль отрешились вы блаженной части

    В минуту эту — тем, кто шлет мольбу,

    Давать защиту от ночной напасти?

Предвидя неизбежную судьбу,

    Я к свету душу обратил живую,

    Не в силах будучи вступать в борьбу.

Но, ждавший встретить муку роковую,

    Что для меня измыслится врагу, —

    Я встретил то, о чем и повествую.

С которых пор — припомнить не могу —

    Дряхлел во запустении унылом

    Старинный храм на ближнем берегу,

Затем, что оказалось не по силам

    Отстроить после шторма в оны дни

    Деревню, погребенную под илом.

Как раз туда проследовать они

    Велели мне. «Дорогой к требе брачной

    Стопы свои, священник, затрудни», —

Изрек один с ухмылкой многозначной;

    Сказал другой: «Вот золото, учти,

    Что ждет строптивцев жребий самый мрачный».

Я поначалу не спешил идти,

    Но пред насилием смирился вскоре.

    С полмили было, кажется, пути.

Лишь звезды неподвижные в просторе

    Струили скудный свет на мир ночной

    И глухо вдалеке шумело море.

И мнился, будто голос позывной,

    Необъяснимо странный звук, доселе

    Не слышанный, как полагаю, мной.

Мы наконец почти дошли до цели,

    Указанной сперва, — и каждый шаг

    Для сердца был чем дале, тем тяжеле.

Один из провожатых сделал знак

    И наложил повязку мне на очи,

    Души моей усугубляя мрак.

Но, быть стараясь сколь возможно кротче,

    Молился я, — была совсем проста

    Мольба: «Твоя да будет воля, отче».

Столь набожно во здешние места

    Я прежде приходил неоднократно.

    Вот — отворились древние врата;

Ведом рукою чуждой аккуратно,

    Иду вслепую, — все же к алтарю

    Дорога мне знакома и понятна.

Вот кто-то рядом встал, — его не зрю,

    Но слуха наважденье не обманет;

    Бессильный, лишь молитву я творю,

И мыслию одной мои разум занят,

    От чувств уже оторванный вполне, —

    Я думаю: когда конец настанет?

И говорю в ожившей тишине,

    Гоня воображенные химеры: