Ночные бдения - [42]

Напоказ всем мораль свою выставляют,

Изреченьями умными щеголяют,

Старца, юношу и ребенка,

Всех стригут под одну гребенку.

Словом, католик пошел не тот,

Тем же, как все, он теперь живет.

Посему не хочу никаких религий,

К черту все путы и все вериги,

Не хожу ни ко всенощной, ни к заутрене,

Как внешне свободен стал, так и внутренне,

Верю в чувство, что нами владеет

И о поэзии в нас радеет,

Что в сердце у нас пробуждает волнение,

И в неустанном рвении,

В постоянном движении,

Преображаясь и обновляясь,

Тайной открытой миру являясь,

В бессмертный стих превращается

И к сердцам чужим обращается.

Только этому чувству верю,

Им одним все на свете мерю,

Лишь этой религии откровения

Не утратили смысла еще и значения,

В чертах ее, знаю, правда сокрыта,

Глубинная правда, что всеми почти забыта.

Навсегда для себя все ложное

Отвергая как невозможное,

За речью красочной, фигуральной,

Она помнит о сущности изначальной,

Так что к шифрам ее можно ключ всегда

Подыскать, приложив немного труда.

Повторяю, вовек не сумеем мы осознать

Того, что не можем мы осязать,

Лишь та религия истинна и права,

Коей камни дышат, цветы, трава,

Та, что в металле живет и в полете птицы,

Жажду свободы, света во всем пробудить стремится.

И глубины морские о ней, и небесные своды

Повествуют тайнописью природы.

Согласен в распятии видеть грешной душе опору.

Коль покажет мне кто-нибудь холмик какой иль гору,

Где бы стоял в назидание нам

Природой самой воздвигнутый божий храм,

Где бы башни она до небес возвела,

На магнитах подвесив колокола,

Где распятия из кристаллов

На алтарях средь просторных залов,

Где бы в ризах с каймой-бахромой золотою,

С дароносицею святою,

Воплощеньем ученья, тверды и едины,

Застыли бы каменные капуцины.

Но так как я не сыскал до сих пор

Подобного храма ни на одной из гор,

Никому не позволю водить меня за нос,

Был безбожником, и останусь.

И покуда сам ангел не спустится с тучи

И веру ту самую мне самолично не вручит,

Чего не случится, по всей вероятности,

Буду служить госпоже Приятности.

Суда их Страшенного ожидаю не первый год,

Но до него, полагаю, вряд ли кто доживет.

Убежден, что мир сей существовал всегда,

А что он во прах превратится — по-моему, ерунда.

Одно лишь в толк никак не возьму:

Коли сгорать суждено ему,

Как обойдутся в аду без дров, без огня,

На чем поджаривать будут там нечестивца, меня.

Как видите, стал я куда как смелым,

Здоровею душой и телом,

И вместо набожного кривляния

И постижения мироздания

Глаз любимых синь-глубину

Постигаю, идя ко дну…

Не трепещу от страха во тьме предутренней,

Ведом сей мир мне: и внешний, и внутренний.

Не угрожает ни мне, ни тебе, поверь,

Этот ленивый и кроткий зверь.

Законам природы покорен, податлив, тих.

Ластясь, лежит он у ног моих.

Гигантского духа живет в нем пламень,

Заключенный как бы в огромный камень.

Тот панцирь постылый он сбросить стремится,

Не в силах вырваться из темницы,

Сдаваться не хочет, поигрывает крылом,

Сопротивляется всем нутром,

В живой природе и неживой

Ищет сознанья заряд огневой;

Чрез это боренье, чрез этот труд

Из недр источники к небу бьют,

Руда на поверхности громоздится,

К сроку листве суждено распуститься —

Прорваться повсюду на спет пытается,

Где только лазейку найти случается.

Ни труда не жалея при этом, ни сил,

Вон, смотрите, он в небо взмыл,

Разрастается, пламенем выси лижет,

Вот, затихнув, становится меньше, ниже,

И ползет, и летает, использует все пути,

Образ истинный силится обрести.

Так борясь ежедневно, упорно

Со стихиею непокорной,

Побеждать он учится на пространстве малом,

И пусть суждено стать его началом

Существу не великому, тем не менее

Красивы у карлика все движения, —

Человеком назвав его и полюбя,

В нем дух великий обрел себя.

Ото сна воспрянув, оставив пещерный мрак,

Сам себя не может узнать никак,

Сам себе, кажется, удивляется,

Сам с собою здоровается, сам к себе примеряется.

И вот уж опять ему не сидится.

В природе бескрайней вновь тянет его раствориться.

Но тепереча, рад не рад,

Путь заказан ему назад,

Мечтал он, как видно, о платье пошире

В этом своем преогромном мире.

Опасается даже, что в нем вот-вот

Чрез край стихия перехлестнет,

И он, как Сатурн, вдруг разинет рот

И детей во гневе своих сожрет.

Забывший, кто он, откуда родом,

Мучимый призраков диким сбродом,

Особую все же имеет он стать

И мог бы так о себе сказать:

Я — бог, природу лелеющий в сердце своем,

Дух, живущий везде, во всем,

В раннем брожении сил изначальных темных,

В проявлениях жизни жадных и неуемных,

Дух, силой материю переполняющий,

По ветвям и стволам соки, как кровь, гоняющий,

Словно заново мир творящий,

К лепоте его вещей, вящей,

Природу призванный возродить,

Все, что возможно, омолодить,

Жизнь во всем поселить, жар горения,

Вихрь стремления и сомнения.

Оттого-то и мерзок тебе, и гадок

Всяк, что до званьев и титулов падок,

Ходит повсюду надутый, как падишах,

С речами скверными на устах,

Считает, самою природой он

Избран как бы и вознесен,

Мол, особая раса, особое племя,

В ней одной, мол, зреет духовности семя,

Всем остальным же вовеки уже не спастись,

В вечной вражде к матери поклялись,

Ко всему, что в мире родит она,

Речь их образами красна,

Одевают религию нудной своей моралью,

Хранят, как женщину под вуалью,