Ночной волк - [20]

Я встал у нее на пути, раскинув руки — в правой болталась мешковина. И любовь, и боль остались в дальнем прошлом, их как бы заслонило и теперь четко помнилось лишь ближнее прошлое, наша последняя, почти дружеская встреча, четыре дня в моем временном пристанище, легкий приятельский поцелуй в дверях. Тот прощальный поцелуй стал как бы выводом из всего, что случилось между нами, и новый поцелуй, откровенно радостный, был логическим его продолжением. Друзьями расстались, друзьями встретились…

— Балмашов! — завопила популярная актриса и кинулась мне на шею. — Гад несчастный! Ты что, только из тюрьмы?

— Приблизительно, — улыбнулся я, бережно сжимая ее пушистую дубленку.

— Зек, — сказала она, — типичный уголовник. Повыпускали вас на нашу голову!

Анжелика здорово изменилась за эти годы. Не постарела, нет — тут время почти не сказалось, — но ее по-прежнему свежее лицо теперь сияло уверенной силой. От угловатости начинающей не осталось и тени — состоявшаяся, зрелая актриса, молодая женщина в полном расцвете могущества и в идеальном оформлении. Облик сложился, все было точно по ней: и сапожки, и дубленка, и улыбка, и та радостная естественность, с которой она обнимала и тормошила меня.

— Сейчас ты куда?

Вопрос был вовсе не праздный — энергичный и даже требовательный.

— Домой, — ответил я не слишком уверенно, ибо приятелю столь шикарной женщины уместнее было бы направляться на закрытый просмотр или, как минимум, в финскую баню.

— А я хочу есть!

— Желание дамы… — автоматически забормотал я, абсолютно не представляя, каким образом мог бы желание такой дамы удовлетворить.

Анжелика безапелляционно прервала:

— Кормлю я!

Снег, на бульваре пушистый, на тротуарах был размят, растоптан, тек и скользил. Мы пешком прошли до Маяковской, потом переулком и очутились перед серым кубом Дома кино.

— Сюда, что ли? — испугался я. Мешковину, младшую сестру моей давней торбы, я свернул и держал под мышкой, но, и свернутая, она куда больше гармонировала с моей брезентовой ветровкой, чем с Домом кино.

— Куда же еще? Даром, что ли, плачу деньги в этот паршивый Союз киношников?

На это возразить мне было нечего — вопрос о моем приеме в «паршивый Союз художников» еще только решался…

Тетка в дверях брезгливо глянула на мою мешковину и недоуменно спросила Анжелику:

— Это с вами?

— Я с ним, — шевельнула бровями актриса, и я прошел за нею в мраморное нутро здания, чувствуя себя мальчиком, которого ведут за руку. В раздевалке я положил было проклятую мешковину на барьер, но ястребиные глаза лысого гардеробщика азартно блеснули, и он сказал с элегантным полупоклоном:

— А это прошу с собой!

И опять за меня вступилась Анжелика:

— Хорошо. Это возьму с собой я.

Гардеробщик без тени смущения возразил:

— С вами совсем другой разговор.

В большом ресторанном зале было пустовато, но Анжелика не колебалась в выборе места, сразу же уверенно прошла к столику за колонной. Подошла худая, лет пятидесяти, официантка с большими изумрудами в ушах, поздоровалась со мной и расцеловалась с Анжеликой.

— Дашка, спасай, — сказала Анжелика, — жрать хочу — подыхаю! Мне большой набор, ему — с поправкой на мужика.

Я раскрыл было рот, но официантка одной фразой подавила мой робкий бунт.

— На нас с Анжеликой еще никто не обижался!

— Дашка! — возмутилась актриса. — Что значит — никто? А если он — единственный?

— Сделаем, как единственному, — сказала Дашка и отошла, играя тощим задом.

Я вопросительно посмотрел на Анжелику.

— А мы подруги, — объяснила она, — уйма общего, от парикмахера до гинеколога. Железная баба! У нее любовнику двадцать семь.

Анжеликин большой набор оказался достаточно скромен (героиня должна быть хрупкой, объяснила актриса), мне железная Дашка принесла полный поднос.

— Ну, — сказала Анжелика, — рад хоть? Представить не можешь, как мне тебя не хватало! Народу тьма, а поговорить ведь не с кем. Тряпки, интриги, ставки… Сколько раз вспоминала те наши с тобой дни! Мало ли что случается, плевать, правда? Главное — искусство, твое и мое. Ну, давай. Как ты, что ты?

Я развел руками:

— Нормально.

А что еще сказать, когда не виделись четыре года?

— Мастерскую дали?

— Дали.

— Женился?

— Нет.

— Выставляют?

— Про «Десятку» слыхала?

— Это что?

— Выставка наша была.

— А, — сказала Анжелика, — ну вот видишь! Я всегда знала — пробьешься. Ты талантлив, это главное. Просто время сейчас такое — надо хватать на лету… Ну а я как? Как выгляжу? В конце концов, мужик ты или нет? Где комплименты?

Я сказал комплименты, и разговор про искусство, ее и мое, на этом кончился.

Про Анжеликину жизнь я кое-что знал: доносилось, долетало… Знал, что с делами в общем нормально, снимается, выступает с концертами, что с режиссером своим разошлась. Последнюю новость я услыхал недавно и понятия не имел, что за ней стоит: поражение в житейской войне или, наоборот, продуманный шаг на иную, высшую ступень.

— Ты-то как? — спросил я.

— Сложно, — ответила она. — Больше хорошо, чем плохо. Можно даже считать хорошо.

— Рад за тебя.

Я проговорил это без иронии. Довольна, и слава богу. Когда мы познакомились, я был требовательней, но с тех пор прошло время. Теперь я знал, что кто-то для искусства живет, а кто-то при искусстве кормится, и даже в этом ничего страшного нет. Люди кормятся при любом деле, даже при тюрьме, даже при кладбище, и почему бы живописи или кино быть исключением? Если человека устраивает его положение в искусстве или при искусстве, уже хорошо. Одним довольным больше — чуть спокойнее на земле.