Ночной сторож - [24]

». Пес понял эти слова, произнесенные на чиппева, и завилял хвостом, когда Томас спустился с крыльца. Едва приобретя автомобиль, Томас проложил вокруг дома кольцевую подъездную дорожку, чтобы ему не приходилось выезжать задним ходом. Он не включал фары, пока не оказался далеко от дома. На индейской подъездной дороге царила кромешная тьма. Луна спряталась за облаками. Единственный дворовый фонарь горел на большой ферме, и его свет отражался от серебристого силосного хранилища. Он проехал через поселок, а затем покинул резервацию. На этом участке, выехав на шоссе, он почувствовал сильное беспокойство. Ему казалось, что его сердце пронзают длинные острые иглы. Он вспомнил отца и то, как они вдвоем сидели в лучах заходящего солнца, впитывая ускользающее тепло.

«Ты никогда не сможешь до конца насытиться теми, кого любишь, – подумал Томас, медленно потирая грудь, чтобы унять боль. – Бибун со мной, он дотянул до глубокой старости, но я жаден. Я хочу, чтобы он жил еще дольше».

Его напряжение ослабло, когда он поехал дальше. Но потом в нем поднялось еще более острое чувство. Оно породило в нем желание остановить машину, выйти, но что потом? Он взглянул на портфель. Там лежали бумаги, которые дал ему Мозес. В течение нескольких дней он пытался разобраться в этих документах, понять их значение. Чтобы уловить смысл изложенных в них невероятных намерений. Невероятных, потому что немыслимое было сказано безобидным сухим языком. Невероятных, потому что намерение авторов состояло в том, чтобы в конце концов уничтожить, отказать в признании. Стереть с лица земли как индейцев его самого, Бибуна, Роуз, его детей, его народ, сделать всех невидимыми, как будто их никогда здесь не было, с самого начала, именно здесь.

Портфель лежал на пассажирском сиденье и казался тяжелым. Зудящее ощущение страха усилилось. Томас заехал на стоянку. Хлопанье дверцей машины никогда не переставало вызывать в нем чувство удовлетворения. Он прошел несколько шагов без портфеля, затем повернулся, наклонился к машине, выдернул его и прижал к себе. Но он не заглядывал в него до глубокой ночи, пока не открыл ланч-бокс и не взял сэндвич из чистой старой красной банданы, в которую тот был завернут. Он налил в крышку термоса черной «целебной воды». Ему требовалось отхлебнуть кофе, откусить кусочек подрумяненной и подсоленной лепешки с хрустящей корочкой, пока он будет снова и снова перечитывать бумаги. Эти маленькие удовольствия придавали сил.

Он работал ночным сторожем уже семь месяцев. Вначале свои обязанности на посту председателя Консультативного комитета Черепашьей горы он выполнял в конце дня и по вечерам. После работы он спал почти каждое утро. Когда ему везло, как сегодня, он даже успевал еще немного вздремнуть, прежде чем ехать на завод. Но время от времени правительство вспоминало об индейцах. И когда оно это делало, то всегда пыталось решить проблему индейцев, подумал Томас. Оно решает наши проблемы, избавляясь от нас. И сообщает ли оно нам, когда планирует от нас избавиться? Ха и еще раз ха. Он не получал от правительства никаких известий. Лишь прочитав «Майнот дейли ньюс»[45], он понял: что-то случилось. Затем Мозесу удалось получить соответствующие бумаги у своего знакомого в Абердине. Драгоценное время потребовалось даже для того, чтобы получить подтверждение или прочесть подлинную резолюцию палаты представителей, в которой, как сказал ее автор, говорилось, что племя индейцев чиппева с Черепашьей горы было выбрано конгрессом Соединенных Штатов для эмансипации. Так в Америке некогда называли освобождение чернокожих рабов. Э-ман-си-пация. Эман-сипация. Это слово не переставало звенеть у него в голове. Эмансипированный. Но они не рабы. Идея заключалась в том, чтобы освободиться от всего, что делает их индейцами. Освободиться от своей земли. Освободиться от договоров, которые подписали отец и дед Томаса и которые, как им обещали, должны длиться вечно. Таким образом, избавившись от индейцев, правительство могло решить и индейскую проблему.

За одну ночь работа председателя совета племени превратилась в борьбу за то, чтобы оставаться проблемой. Чтобы не дать ее решить.

Ящик из-под фруктов

Барнс видел, как она снова исчезла в листве. Она шла босиком. Он нашел это очаровательным. И очень подходящим для милой индейской девушки. Еще в детстве он видел таких на фотографиях. На рекламных щитах. Ярких наклейках на ящиках из-под фруктов и коробках из-под молочных продуктов. Прелестная индейская девушка с развевающейся бахромой на одежде из оленьей кожи. Она могла бы держать в руках тыкву, яблоки, персики, огурцы. Она могла предлагать маленький брусок масла. Возможно, воспоминания об этих фотографиях отчасти повлияли на его решение приехать в резервацию, оставив типографию родителей в Де-Мойне[46]. Кроме того, после окончания средней школы ему пришло в голову, что на самом деле ему не слишком хотелось продолжать работать в типографии. Он любил математику. Деление больших чисел столбиком с самого начала завоевало его сердце. Барнс жаждал каждого нового уровня математических знаний. Даже сейчас, если бы он не занимался боксом, он возился бы с полиномами