Жена бросила Арчибасова еще в Норильске, как только тот заболел. Так что Толик жил с престарелой матерью в небольшом, частном домике. Еще из переулка они увидели, что тетя Поля копается в огороде, и Сафонов осторожно, чтобы не звякнула щеколда, открыл калитку, и как тень проскользнул в глубь ограды. Рыжов усмехнулся, но последовал за ним так же на цыпочках.
В небольшой комнате, на диване, сидел двухметровый гигант с львиной гривой зачесанных назад волос. Широкий высокий лоб, со старым, уродливым шрамом, правильные черты лица, круглые, слегка навыкате глаза, очки, умный вид, с которым он ковырялся в будильнике. Профессор, да и только! На самом деле, Толик был прост как песня, и у него было три вида помыслов: как бы выпить, еще он любил ремонтировать часы, и смотреть по телевизору все мыслимые викторины.
— Ну, что, принес, Мишка, — спросил хозяин, не отрывая глаз от потрохов будильника. Сафонов буркнул что-то невразумительное, а участковый поздоровался во весь голос.
— Как поживаете, Анатолий Дмитриевич? — спросил он. Тот резко вкинул голову, и, обрадовано засмеялся.
— О, Иван Михайлович пожаловал! Давненько вас не было у нас.
Он отложил в сторону свой будильник, и протянул участковому свою руку, которую начитанный Рыжов каждый раз невольно по старинке называл «дланью». Такую руку в городе Рыжов видел разве что еще у Паши Зудова, так же «ребенка» немаленького роста и комплекции. Кроме гангрены Толик страдал от недостатка общения, и был рад каждому новому собеседнику.
— Присаживайтесь, господин участковый. Как поживаете?
— Да, что наши дела, по сравнению с вашими? Как дела, Дмитрич? — Рыжов кивнул в сторону единственной ноги инвалида, расположенной горизонтально, на диване, и прикрытую одеялом.
— Да, что с ней будет, не приживет уже. Мерзнет, собака. В такую жару, и мерзнет. Кровь не поступает.
Он откинул одеяло, и Рыжов с содрогание души увидел одну из самых неприятных картин в своей жизни. Стопа ноги Толика была неприятно черного цвета, сгущающегося по мере продвижения к краю организма. Вместо ногтя большого пальца вообще зияла черная дыра с какими-то лохмотьями. Кроме того, сразу резко усилился неприятный запах разлагающейся плоти. Рыжов повидал на своем веку много и убитых, и раненых, резаных, и избитых. Попадались вообще жуткие трупы, разложившиеся до потери человеческого облика. Но это зрелище было гораздо страшней, человек гнил буквально заживо.
— Ноготь вчера содрал, — сообщил инвалид. — А зачем он нужен, если уже отмер. Только мешает носки одевать. Кровища хлестала! Думал не остановлю.
Тут он заметил, что Сафонов уже открыл бутылку, и собирается налить в стакан денатурат.
— Э-э! Ты чего делаешь!? — возмутился он. — Дай сюда!
Он отобрал у Мишки бутылку, отлил половину синюшной жидкости в пустую бутылку, по ходу поясняя участковому назначение всех процедур, а так же историю их познания.
— Как у нас в начале девяностых завезли в Норильск этот импортный спирт, «Ройял»…
— Рояль? — подал голос оживившийся Мишка.
— Точно, — согласился Анатолий, — его у нас тоже все звали Роялем! Так, вот, народ начал травиться. И тогда, по Норильскому телевиденью начали показывать для нас, алкашей, просветительскую передачу. Сидят три хрена, ну, как мы сейчас с вами, и делают так.
Он, зажав горлышко одной бутылки большим пальцем, хорошо потряс ее, а потом, щелкнув зажигалкой, поднес ее к горлышку, одновременно открыв палец. Голубоватое пламя с коротким, внушительным рыком, ударило чуть ли не на целый метр.
— Эх, ты! Это ж надо! — рассмеялся Рыжов. — Красиво. Что это было?
— Так отжигаются сивушные масла. Но там, в той передаче, все было еще эффектней. Они перед этим свет выключали. И потом в темноте такой факел пламени! Затем мы заливаем полученный продукт кипяченой водой. Обязательно кипяченой! Теперь потрогай ее.
Рыжов потрогал бутылку. Она была, чуть ли не горячей.
— Вот, теперь идет окончательная реакция. Чуть постоит, и можно пить.
— Хитроумный ты мужик, Анатолий Дмитриевич, — признался Рыжов. — С квартирой то дело никак не продвигается?
Нет! Какая квартира, в дом инвалидов бы попасть, пока мать не умерла.
Получение какого либо благоустроенного жилья для инвалида принимало решающее значение. Скоро ему надо было ложиться на операцию, отрезать вторую ногу. Если с одной он еще как-то бултыхался по дому, то после этого становился совсем беспомощным.
Рыжов посмотрел на столик перед инвалидом, и спросил.
— Слушай, тебе никто в последнее время часы не приносил ремонтировать, «Роллекс», золотые.
— Приносили, а как же.
— Что, настоящие? — Рыжов даже подумал уже: "Вот удача!"
— Да, какие там настоящие! — махнул своей дланью часовщик. — Китайская паковка, одноразовое говно. Соседка нашла на даче, видать воришки потеряли, там шпенек сломался, они с ремешка и слетели.
— А, нет, а то настоящий «Роллекс», золотые, с именной, как это назывпается, все время из башки выскакивает. Ну, когда там буквами имя и фамилия владельца?
— Монограмма, — подсказал Толик, — хитрая штука.
— Да, с монограммой. Стоят они, говорят, две тысячи баксов.
— Ну! И кто же такие часы потерял? — удивился Толик.