Ночной корабль - [74]

На этом пока останавливаюсь, но удивительную повесть об Икаре еще продолжу, как-нибудь в другой раз. Крепко Вас целую огромный привет от Михаила Максимилиановича, верящего, что именно потому, что «у судьбы мы встречи не просили», она нам ее и пошлет.

Ваша Вега

38.

11 апреля 1973

Дорогая Светлана, наконец-то!!! Мы терялись во всяких мрачных предположениях, опасаясь, что, лишившись снятого угла. Вы живете под зонтиком, свернувшись улиткой от «вертикулита», и пишете стихи о бродягах. Но, благодарение небу. Вы вновь обрели крышу над головой! С наслаждением гуляю с Вами по Москве и по квартире, описанной с подлинным искусством. Вся она живая, включая кошку. Вот, кстати, еще одна общая черта: все звери всегда ко мне идут и не отстают. Так, однажды в горах, в кафе «Флорида», где внутри, за стеклянной стеной, – сплошной сад, с экзотическими деревьями и роскошными попугаями, как огромные хризантемы, вдруг один громадный попугай, огненный и синий, узрев меня с высоты своей ветки, полетел к стеклу и стал ко мне рваться, от досады долбя клювом запертую дверь, хлопая крыльями и очень смеша публику.

Таких случаев с самыми фантастическими зверьми у меня целая коллекция, включая обезьянку в зоопарке Парижа, перебежавшую через большую клеть, где их сидело штук двадцать, прямо ко мне, и начавшую мне отвешивать поклоны, к великой радости мальчишек, которые не преминули закричать, что обезьяна узнала родственницу…

Крылатый в восторге от присланного Заболоцкого, к чему я присоединяюсь, аплодируя этому прекрасному поэту, которого, конечно, более или менее знала, но «Снежного человека» судьба пронесла мимо меня. Относительно Николая Рериха и опять же Крылатого: он лучше нас с Вами знает Рериха, так как немало побродил по его великолепному музею в Нью Йорке. Он рассказал мне об автопортрете, где Рерих изобразил себя в одежде члена Белого Братства, в котором состоял… Я же знаю картину Рериха, которая в детстве произвела на меня большое впечатление. Это была башня, поднимавшаяся ниоткуда среди пустого, синего неба с луной наверху. На площадке стояли человечки, они были темно-коричневые, в колпаках, и все протягивали одинаковым жестом сухонькие ручки как-то вбок. Картина называлась: «Мехески, лунный народ». Никогда в жизни никто ничего не мог мне объяснить по этому поводу, даже такой эрудит, как С. К. Маковский, прекрасно знавший Рериха и имевший в Париже чудный альбом репродукций с его тибетских картин, изданный в Америке. Этот альбом гостил у меня целый месяц, но мехесков в нем не было.

Мы искренне веселились, читая описания «вечера поэзии» у Евгении Александровны, когда пиит с лихо задранной штаниной зачитал Вас своими творениями. Так как у меня на Ваши юморески всегда находится эхо, не могу не рассказать, как однажды, в Париже, опозорилась. Собрались поэты, в том числе остроумнейший и остроязычный старый сатирик, Мятлев, племянник того самого знаменитого Мятлева, которого все знают и поныне, как автора «Мадам де Курдюкофф» и «Фонарики-сударики». Пришел совсем некстати «на огонек» и некий скучный человек, мрачно погрузившийся в чаепитие. И вдруг этот непрошеный гость важно заявил, что прочтет нам «Заклинание» и завыл:

Шесть, одна, и два, и три…

Обернись и посмотри! –

и так страницы две, гуляя по всем цифрам. Из второго прочитанного им творения я запомнила две строчки, меня погубившие:

А вы смотрели на носок,

Уткнув зонта конец в песок.

Этим кончалось «стихотворение» о роковой женщине, которой «поэт» в роскошном парке тщетно объяснялся в любви. Помолчали, и вдруг Мятлев спросил: «Скажите, что это за странный предмет она уткнула в песок? Я не знаю, что такое “зонтаконец”. Или это особый сорт зонтиков?» Вежливые поэты не дрогнули, но я фыркнула, горячий чай полился у меня через нос, и я зарыдала в салфетку. С тех пор мы все стали называть зонты «зонтаконцами».

Как раз сейчас Крылатый старательно упаковывает хорошенький складной алый «зонтаконец», который мы посылаем Вам ко дню рождения.

В посольстве, куда я подарила одну из Ваших книг, у Вас успех огромный!

24 апреля

Опять перерыв! Решается важный вопрос: Крылатый должен лечь в клинику, на сей раз – по поводу катаракты. Операция 30-го, я, конечно, буду там с ним. Очень мне страшна эта операция, однако, вида не показываю, глушу нервы таблетками. Вероятно, продлится всё это недели две, если всё пройдет благополучно, но я больше верю в три, т. к. надо ведь будет привыкать к очкам. Хирург честно признался, что всё это долго и нудно.

Обнимаем, целуем, любим.

Ваша Вега

39.

15 мая 1973

Дорогая Светлана,

Вчера пришло Ваше объемистое письмо. Радость была пропорциональна количеству строк. Вы нас потрясли описанием грандиозной подготовки к Пасхе, предпринятой Вашей квартирной хозяйкой, вплоть до телячьей ноги, мокнущей в ванне. Эта телячья нога напомнила мне моего флоридского паука: напустив в ванну воды, я собралась влезать, но в воде уже купался черный толстый паук, величиной с чайное блюдце. Я бросилась за помощью к Крылатому, углубившемуся, под лампой, в книгу, и сообщила ему об этом чудовище, на что мой невозмутимый муж, не отрываясь от книги, сказал: «Что в этом особенного? Захотелось выкупаться, ну и купается!», предоставляя мне гнать паука или к нему присоединиться! Раз уж о Крылатом речь, то вот новости: сегодня мы едем к доктору, снимать швы и примерять очки. Видит этот глаз теперь по-новому: все цвета необыкновенно интенсивны, даже серое, и то кажется ему ослепительно-белым. Говорят, это от капель и со временем пройдет.