Ночной корабль - [25]

Крытой лакированной корой.

До чего прекрасен, и свободен,

И бездумно устремлен вперед!

Глазки неощипанных смородин

Жадно смотрят на его полет:

Для какой он разоделся свадьбы?

Для каких готовится побед?

Покатиться бы за ним, догнать бы,

Поглядеть бы, поморгать бы вслед!

Он бежит, владея садом целым,

Жарким пурпуром осенних риз,

Но нельзя каштанам недозрелым

В одиночку прыгать сверху вниз.

Скоро упадут в колючих платьях

Сотни братьев в новый листопад.

Будут люди с песней собирать их

На ладони сизые лопат,

Только этому – пропасть без славы,

Заблудиться у кротовых ям,

Где он будет, сморщенный и ржавый,

Не по вкусу даже воробьям.

НОЧНОЙ ГОСТЬ

Ветер на цыпочках входит в деревню,

Трогает ставни уснувших домов,

Гладит по спинам, над церковью древней,

Стадо уснувшее колоколов.

Сушит белье на веревке чердачной,

Двор подметает и долго потом

С каждой соринкой играет невзрачной,

С каждым сухим прошлогодним листом.

Утром – следы на примятой дороге,

Там, где прошли осторожные ноги.

РУКИ

Моему мужу

О руках мужчины – о руках

Мужественных, бережных и честных

И об их заслугах полновесных

Очень трудно говорить в стихах.

Очень трудно не в высоком тоне,

А в достойной правды простоте

Уложить в стихотворенье те

Мускулы, суставы и ладони,

Для которых равные друзья

Корабельный руль, перо и молот.

Обладатель рук уже не молод,

Но его рукам стареть нельзя.

В ночи вахт они не уставали

Вверенный корабль вперед вести,

Не сбиваясь в темноте с пути,

Одиноко лежа на штурвале,

Как не уставали строить дом,

Стены воздвигать, дробить каменья.

Много муравьиного терпенья

В радостном труде, на вид простом.

Много доброты в спокойной силе.

Одиноким, нищим и больным

Часто эти руки, как родным,

Жертвенную помощь приносили.

Не впадая в пафос похвалы,

Смею ли о платье умолчать я?

К празднику они мне сшили платье,

Не стесняясь женственной иглы.

Я люблю на загорелой коже

Блекло-синий якорь узнавать,

Но когда они берут тетрадь,

Этот жест мне остальных дороже,

Потому что дару суждено

Доказать, что жизнь прошла недаром.

Выдержанным станет, но не старым,

Много лет бродившее вино!

ДВА ДЕРЕВА

Два дерева оторваны от рощ,

В кирпичный угол городом забиты.

Горит фонарь. На ледяные плиты

Льет день и ночь неугомонный дождь.

Пирамидальная, как ночь, темна,

Щетинит ель колючий панцирь хвои.

От сквозняков хранит ее стена,

И что-то в ней гранитно-неживое.

А в стороне, от ветра охмелев

И воздух колотя ветвями хлестко,

Шатается, бормочет нараспев,

Как пьяная, вся рваная березка:

– О роща детства, где твои ручьи

И шапочки грибов на мшистом срубе?..

Разбередив корнями кирпичи,

Врастай, береза, в городские глуби!

Ей только бы, нацелясь, доплеснуть

До стойкой ели и ударить в грудь,

Взъерошенными листьями мотая,

Но шалых вихрей налетает стая,

Дугой обратной белый ствол креня,

И брызнули с ветвей каскадом слезы…

Терпенье ели близко для меня,

Но ближе мне отчаянье березы.

1969

ИКАР

Н. Ф. Икару

Не гонясь за солнцем ярым

В пустоту и зной,

Он назвал себя Икаром

Для судьбы земной.

Он летел не разбиваясь,

Крыльев не сложив,

Он летел, другим на зависть,

И остался жив.

Не приклеенные воском

Крылья вдаль и ввысь

По сценическим подмосткам

Жизни пронеслись,

По руинам всех столетий,

Всех немых гробниц,

На которых летом дети

Кормят хлебом птиц.

Без распада, без сожженья,

Без каленых стрел,

Солнцем перевоплощенья

Сам себя он грел.

С этим солнцем, верным другом,

В бурю, наугад

Проникал он, крут за кругом,

Вслед за Данте в ад.

В ад умов убого-скудных,

В ежедневный наш

Тесный ад надежд подспудных,

В ералаш и блажь.

Так, в эдеме и в эребе,

Плотью в плоть войдя,

Солнце не в далеком небе,

А в себе найдя,

В мире старом был Икаром,

Тенью всех теней,

Не затронут темным жаром

Адских ступеней.

Посмотрите, вот он даст нам

Освещенный дом,

Сделав тусклое – прекрасным,

Черный цвет – цветком.

Нежно снимет струпья грязи

С придорожных трав

И взлелеет розу в вазе,

Это розой став.

МОИ СТИХИ

За окном – ни дождя, ни луны,

Ни дыханья, ни шороха листьев.

Тишиною дорогу расчистив,

К стеклам льнут невеселые сны.

И не скрипнет нигде половица,

И не всхлипнет проснувшийся кран,

Только чудится – черный туман

Над моею постелью клубится.

Но откуда серебряный звук

И чуть слышно ползущее эхо?

Отголосок печального смеха?

Или, выпав случайно из рук,

Под кровать закатился мундштук

С папиросой, еще не зажженной?..

Вновь колышется вкрадчивый звон:

Это где-то задет камертон,

Темнотою завороженный.

И, то там зарождаясь, то тут,

В спящих ящиках бусы катая,

Сонмы звуков – хрустальная стая –

Хроматической гаммой бегут.

Вот запутались, перемешались,

Под сурдинку ведут разговор,

Перешли из мажора в минор

И устало в миноре остались.

Да и как им уйти от него

И на волю сквозь стены пробиться,

Если нет ни звезды, ни зарницы,

Ни дождя, ни луны – ничего!

В пыльных ящиках, в склепах тоски,

Воскресенья короткого ради,

Для меня зазвучали тетради

И блокнотов сухие листки.

По ночам выпадает роса –

Долговечности капель не верьте.

Голоса вы мои, голоса,

Соловьи, обреченные смерти!

Мы не знаем ни дня, ни числа:

Подкрадутся непрошено скоро.

Ворох мертвых бумаг у забора,

Это всё, что я миру несла?

Много страшного в горьком вопросе.

Лжет мне полночь. Я полночи лгу.

Лучше добрую лампу зажгу

И огонь поднесу к папиросе.

Голосам прикажу замолчать,