Ночное солнце - [7]

Предостережение не помогло и здесь. Рута тоже влюбилась. Так вот и дружили.

Конечно, лейтенант при всей своей молодости и не столь уж большом опыте по части женского характера кое-что понимал, но предпочитал отмахнуться.

Ему нравились обе девушки. Прежде всего как веселые, надежные, интересные товарищи, с которыми он с удовольствием проводил время, ходил в Дом офицеров, обсуждал местные и космические проблемы, спорил, иногда даже ссорился, правда, ненадолго.

Их связывали, как он выражался, «деловые отношения». Зоя тренировала его, Рута печатала на машинке конспекты и разные бумажки, он в свою очередь водил их в тир и обучал стрельбе из пистолета, услаждал слух пением под гитару и давал почитать интересные книжки — он уже тогда начал собирать библиотеку.

— Ничего себе деловые отношения! — преувеличенно возмущалась Зоя. — Султан Чайковский! Устроил себе гарем, эксплуатирует несчастных женщин, а сам знай поет под гитару!

— Ничего себе гарем! — парировал Чайковский. — Всего на две штатные единицы, да и те не жены, а неизвестно кто. Того и гляди, без парашюта с самолета сбросят.

— И сбросим! — включалась Рута. — Что толку от такого повелителя. До сих пор в девках ходим. Пошли регистрироваться!

— Все втроем? — спрашивал Чайковский.

— А что?

— К счастью, у нас нет групповых браков, — констатировал Чайковский.

Рута умолкала. Она не знала, что такое групповой брак. Так шутили, подзадоривали друг друга, смеялись.

Но, оставшись наедине, девушки страдали. Что делать, когда влюбились? Что?!

Страдали порознь. Делились друг с другом всем, только не этим. Догадывались, что влюблены обе. Потому и не говорили об этом. Долго, разумеется, так продолжаться не могло.

Первой не выдержала Рута, как самая молодая и горячая. Однажды вечером (Зоя на несколько дней уехала на соревнования) она явилась к Чайковскому домой и приступила к решающему разговору.

— На, — сказала она удивленному ее поздним визитом Чайковскому, — вот твои конспекты. Обещала завтра, а закончила сегодня. Вот — принесла.

— Спасибо, — проговорил Чайковский. — Проходи, раз пришла.

— Что значит «раз пришла»? Не очень-то ты любезен, Илья.

— Садись. Чаю хочешь?

— Хочу, — сказала Рута.

Она поежилась: в комнате было холодно из-за распахнутого настежь окна. Поудобнее устроилась на единственном стуле — лейтенант Чайковский вел спартанский образ жизни, быт мало его волновал.

Он ушел на кухню, поставил чайник и, вернувшись, сел на кровать, устремив на Руту внимательный взгляд.

— Ну? — сказал он, когда молчание слишком затянулось.

— Что «ну»? — Рута отвернулась, смотря крайне заинтересованным взглядом на оконные занавески.

— Ты же не за тем пришла, чтобы принести мне конспекты.

— Верно, не за тем, — согласилась Рута и покраснела. Теперь она глядела на лампу под зеленым абажуром.

— Зачем же?

— Надо поговорить, Илья.

— Давай поговорим. — Он был подчеркнуто серьезен и внимателен.

— Дело в том, — решилась наконец Рута, — дело в том, что я тебя…

Но она не закончила. На кухне пронзительно и требовательно засвистел чайник. Он свистел и шипел на все лады, прямо-таки человеческим голосом, словно кому-то возмущенно выговаривал.

Чайковский привычно вскочил и побежал на кухню.

— Вот скандалист, — укоризненно говорил он чайнику, продолжавшему недовольно ворчать, надув блестящие алюминиевые щеки.

Чайковский налил кипяток в разномастные стаканы, бросил туда щепотки чая и по куску сахара, потом, подняв двумя пальцами второй, вопросительно посмотрел на Руту.

— Бросай, бросай, — проворчала она, — можешь и третий. Если не жалко, конечно.

— Мне для тебя ничего не жалко, — сосредоточенно следя, как сахар растворяется в кипятке, сказал Чайковский.

— Да врешь ты! — с откровенной тоской отметила Рута. — Жалко…

— Чего? — удивился Чайковский, закончив наконец свои чайные операции и выпрямляясь. — Что я для тебя жалею? Что, Рута?

— Внимания, нежности, ласки, — перечисляла она ровным голосом. — Любви, раз уж на то пошло, — закончила она тихо.

— Ты за этим пришла? — спросил он сухо.

Она молча кивнула головой.

— Яне могу дать того, чего у меня нет, Рута. Пей чай.

— С чем?

— Вот видишь, у меня и к чаю ничего нет…

— А любви?

— Любовь есть, Рута, но не такая, какой ты ждешь.

— Ты знаешь, какой я жду?

— По-твоему, бывает несколько любовей?

— Для меня только одна.

— И для меня одна.

— Но она не для меня?

Они словно перебрасывали мячи фраз через невидимую сетку: «Стук-стук, стук-стук».

Но ведь кто-то, в конце концов, промахивается и проигрывает…

Они долго молчали, пили пустой чай.

Вдруг Рута поднялась, сказала устало:

— Я пойду.

— Подожди, — остановил он ее.

— Что ждать? Ждать нечего, — констатировала она печально.

— Ты пришла поговорить. Так давай поговорим. Я не люблю, когда какие-нибудь вопросы остаются в подвешенном состоянии.

— Вопросы! — с горечью повторила она. — Вопросы! Может быть, протокольчик будем вести? На повестке дня: любовь одной малолетней дуры к твердокаменному товарищу Чайковскому. Слушали: заявление упомянутой дуры. Постановили: гнать ее вон. И все. Закрой окно-то хоть. Замерзнем!

— Не паясничай! — сказал он с раздражением. — Вы обе мне дороги, я вас по-своему люблю, мне было бы тоскливо без вас. Я привык к вам, и начни вы завтра проводить время с кем-нибудь другим, наверняка огорчился бы, а может быть, и ревновал. Все это так. Но жениться на вас, на одной из вас, я не собираюсь. Как и вообще жениться.