Ночное солнце - [6]

- Не бойся, доченька, никто ничего не узнает, ты же знаешь свою маму!

После ее ухода Гюльназ снова улеглась в постель, вынула спрятанное на груди письмо. Теперь это было не просто письмо, это была сама жизнь, она должна была хранить его в тайне от всех, даже от бога. Пока никто не должен был догадываться об этой рассветной заре ее жизни.

3

Тот день был самым обычным днем - 10 июня 1941 года. И дела в Чеменли шли своим обычным порядком, у каждого были свои каждодневные заботы, желания, мечты.

И только для Гюльназ он был одним из самых необычайных. Через несколько часов она в фаэтоне дяди Салима поедет на железнодорожную станцию, что находится довольно далеко от Чеменли. А оттуда поездом прямо в Москву. Да, в Москву!.. Не повидав еще в своей жизни ни одного города на свете, Гюльназ вдруг, совершенно неожиданно, должна была отправиться на экскурсию в Москву. В прекрасную, счастливую поездку! В первую очередь надо было сообщить об этом Искендеру. Ведь он в Ленинграде, близко от Москвы. Эта мысль была как новая звезда, засветившаяся вдруг на миллионозвездном небосклоне, как солнце, внезапно выглянувшее из-за туч.

"Еще с дороги я напишу ему письмо, - решила она. - Может быть, он выберет время и приедет ко мне... Как было бы хорошо!.."

Когда золотистый кушак Бабадага, соскользнув со снежной вершины, опустился к скалистому подножию горы, Гюльназ выглянула в окно, что выходило во двор. Посмотрела на сережки ягод, густо усыпавшие ветки черешни у самого плетня. Отец посадил это дерево, когда Гюльназ исполнилось десять лет. Девушка иногда называла его своей "младшей сестренкой".

Сегодня принесенные "младшей сестренкой" ей в дар розовые черешенки были так красивы... будто в каждую из них влили по капле крови и понемногу желтого солнечного света. Раскачиваемые ветерком, черешневые сережки отдавали то красно-розовым, то желтым цветом.

С шумом распахнув двери, она босиком вышла на веранду. На глаза ей попалась висевшая на чердачной балке большая деревянная маслобойка. Обеими руками ухватившись за толстые веревки, она начала раскачивать маслобойку. Это была ее самая любимая работа. Когда маслобойка начинала равномерно качаться, девушка, будто сама стоя на качелях, наблюдала за ее волнообразными движениями.

Из кухни послышался голос матери:

- Ай гыз, что ты там делаешь? Разве не видишь, масло давно готово. Большая девочка, а мозги куриные.

Гюльназ громко расхохоталась, наконец у матери нашелся повод, чтобы сравнить ее с курицей. Ничего не ответив, она бесшумно спустилась с веранды во двор. Медленно подошла к "младшей сестренке". С детства знала она каждую царапину на гладком стволе этого дерева, каждый листок на его ветвях. Она обошла дерево, перебирая его ветви руками. И теперь, оглядев его от основания до макушки, она вдруг с кошачьей ловкостью перелезая с ветки на ветку, добралась до самой высокой развилки и уселась там. Изумленно огляделась вокруг. Внизу ближние склоны Карадага будто завернулись в алый кумач. Тихонько прижавшись друг к другу, колыхались, как море, алые маки. Из груди девушки вырвался радостный стон:

- Ты только взгляни туда, мама! Посмотри, как красиво!.. Она повела взглядом по течению этого алого моря маков в верхнюю часть села. Хотела увидеть дом Искендера. Совсем забыла, что отсюда их дом никогда не был виден. Под фиолетовым сводом спокойного неба, над снежными безднами Алагеза черной точкой парил орел. Похоже было - заблудился. Он зависал в поднебесье, даже крылья его не шевелились. Время от времени, как бы теряя равновесие, он делал крен то на одно, то на другое крыло. Ах, какая таинственная, какая волшебная красота была в этом парении!

- Прощай, орел, прощай! - невольно вырвалось у Гюльназ, и она махнула рукой. В сердце ее печально отозвалось: "Прощай, Гюльназ, прощай!.."

Она взглянула на Бабадаг, мысленно извилистыми тропками поднялась до самой снежной вершины. И весь этот открывшийся ее взору светлый мир мысленно прижала к груди. "Прощай! Прощай!" - рвалось из ее сердца. И откуда-то из отдаленной точки этой волшебной дали будто донесся ответ: "Прощай, Гюльназ, прощай!"

Вскоре на каменистой сельской дороге, что тянулась по кромке моря алых маков, послышался стук колес фаэтона. Она обернулась, посмотрела в ту сторону. Увидела отца, который, сидя рядом с фаэтонщиком Салимом, устремил взгляд куда-то вдаль. Будто и он следил за полетом одинокого орла, кружившего над снежными вершинами Алагеза, будто и ему почудилось безмолвное прощание дочери с этим родным миром. А фаэтонщик Салим как ни в чем не бывало гордо восседал в своем мягком красивом фаэтоне и размахивал длинным кнутом над конскими гривами. Все чувства и мысли Гюльназ пришли в движение:

- Едут! Ты слышишь, мама, едут!

Вдруг стих тревожный шум селя, все это время бурлившего в ее груди, а сердце защемило непонятной грустью.

Что же это такое? Почему сжимается сердце? Ведь она едет в Москву, там, возможно, увидится с Искендером. Так почему же душа в таком смятении?

* * *

Она не воспринимала ни того, что приехала в Москву, ни того, что повидала в этом многолюдном городе. Она думала об Искендере. Ее глаза повсюду искали его одного. Она понимала всю эту бессмыслицу, но взгляд ее тонул в этом селевом людском потоке.