Ночное солнце - [8]

Как бы воодушевившись словами Гюльназ, он заговорил снова

- Да, каждая относительность имеет свой критерий, свою меру. Я как музыкант... Да, простите, я, кажется, не представился вам, Гюля Мардановна, я профессор, преподаю музыку, так вот, я хочу сказать, что, на мой взгляд, взгляд музыканта, есть композиторы относительно хорошие, есть средние, но нельзя сказать, что вот музыка Бетховена, например, лучше, чем музыка такого-то композитора. Нет, это будет чистая неправда. Потому что Бетховен гений не относительно других гениев, а безотносительно. Извините за многословие, вы, наверное, понимаете, что я хочу сказать...

- Понимаю, Герман Степанович!

Но пока Гюльназ не видела никакой связи ни между теорией относительности, ни Бетховеном, ни ее побегом из дому.

- То есть мы должны уметь различать относительную истину, от абсолютной. Ваш отъезд из дому в глазах ваших родителей, вероятно, поступок и дурной. Их следует понять. А на мой взгляд - и вы, наверное, будете на моей стороне, - это весьма смелый шаг. А для среды, в которой вы воспитывались, вообще неожиданный. Иной раз и молния сверкнет неожиданно... Мне нравятся люди, идущие вперед такими неожиданными, смелыми шагами.

- Значит, вы не считаете меня легкомысленной? - Гюльназ радостно заглянула старику в глаза. - Даже считаете этот мой поступок смелым?

- Конечно! Смелость - прекрасное качество, девочка, во всяком деле, особенно в любви, умеющие быть смелыми - счастливы.

Зуберман говорил медленно, провожая взглядом то возникающие, то исчезающие огни в бескрайнем море мрака. Гюльназ, боясь прервать его, молча слушала. В голосе старого музыканта, в строе слов, движениях, выражении лица тоже была гармония.

Даже его порой высокопарный стиль, кажущийся внешне напыщенным, будучи окрашен внутренней музыкальной гармонией, был Гюльназ по сердцу. Герман Степанович, говоривший ей о безвозвратном наслаждении молодостью, о белых ночах Ленинграда, о вечности искусства, о величии искусства Бетховена, наконец завел разговор о волшебной красоте черных летних ночей. Сказал, что иногда мы почему-то не вписываем их в свою жизнь. А у этих черных ночей есть своя неповторимая красота, неизведанные, неизученные тайны. Вот, к примеру, эта ночь на 22 июня 1941 года. Как можно исключить эту обычную ночь из бесконечной временной цепи миллионов, миллиардов лет?

5

Согласно расписанию поезд ранним утром должен был прибыть на ленинградский вокзал. Но был уже двенадцатый час, а они все еще находились в пути. Пассажиры нервничали, те, что ездили не один раз, выражали проводникам свое неудовольствие. На этой дороге пассажирские поезда никогда не опаздывают. Почему же сегодня поезд выбился из графика на целые четыре часа? А возможно, и больше? Кто виноват? Но вопрос оставался без ответа.

Евгений Петрович и Вера Ивановна были само нетерпение. Бедная женщина!.. Она готова была сойти с поезда и пройти оставшийся путь пешком.

Наконец поезд, натуженно пыхтя, прибыл на ленинградский вокзал. Хоть Гюльназ раньше всех вышла из купе, она не могла в коридоре пробиться к выходу, люди стояли плотно друг к другу и о чем-то перешептывались. Ей оставалось стоять и ждать. Пассажиры будто застыли. О чем-то переспрашивали друг друга, выглядывали из открытых окон, будто искали ответа на свои вопросы. Гюльназ, хоть и не понимала причины непонятного беспокойства, почувствовала в сердце какую-то тревогу. Что случилось с людьми? Почему они переговариваются шепотом? А где, интересно, застрял Искендер? Может быть, он не получил ее телеграммы?

Спускаясь по металлическим ступенькам вагона, она взглядом искала Искендера, но его не было. Она поставила в сторонку свой маленький дорожный чемоданчик и нетерпеливо оглядывалась по сторонам. Искендера не было. Вдруг она увидела вынырнувшую из толпы Веру Ивановну с корзиной фруктов над головой.

- Витя... Виталий... - звала она сына.

Муж как тень следовал за ней, высматривая сына поверх людских голов.

- Виталий, сынок!..

Но никто не откликнулся на ее зов. Почему-то именно это показалось Гюльназ слабым утешением: раз нет Виталия, значит, и Искендера может не быть. Виноват поезд, если бы он не опоздал, такое бы не случилось.

Прошло еще несколько минут, и Гюльназ убедилась, что Искендер на вокзал не пришел, а если и пришел, то произошло какое-то недоразумение. Значит, надо самой ехать в его общежитие.

Еще будучи в Москве, она убедилась, что двигаться по большому городу не так трудно, как представлялось в Чеменли. Если знаешь точный адрес - никогда не заблудишься. И она подхватила чемоданчик, но не успела сделать и нескольких шагов, как почувствовала рядом знакомое дыхание: Герман Степанович. Что за тайна, еще не слыша голоса, не видя лица, как она могла догадаться, что это именно Герман Степанович?

- Гюля Мардановна, ваш жених, кажется, не появился. - Сейчас в его всегда спокойном голосе чувствовалось скрытое беспокойство. - Ничего, я вас одну не оставлю.

- Спасибо, Герман Степанович, я доберусь. У меня есть адрес Искендера. Я найду.

В этот момент на перроне послышался плач. Плакала женщина. Гюльназ изумленно обернулась. У нее было предчувствие: это должна была быть Вера Ивановна. Конечно, это была она. Она билась в руках Евгения Петровича, рыдала и все повторяла: "Витя, Виталик!.." Муж что-то сердито выговаривал ей, закрывал платком рот, но Вера Ивановна не могла успокоиться. Гюльназ в страхе посмотрела на Германа Степановича.