Ночное дежурство доктора Кузнецова - [12]

 Катя неловко сгорбилась и закрыла лицо руками. Молчала. Я отпустил её волосы. Встал со скамьи и посмотрел на неё сверху вниз.

 — Я хочу, чтоб ты сдохла, сука, — пролаял я каграмановским голосом. — Не смей попадаться мне больше. Убью!

 Она тихо плакала, плечи вздрагивали. Я круто повернулся на каблуках и пошёл прочь. Больше мы не встречались.

 Осенью тридцать восьмого года выяснилось, что Ежов снят со всех должностей. Однако на суде его фамилия не фигурировала. По делу проходили другие, и среди этих других был Каграманов. Его приговорили к расстрелу. О судьбе Кати мне удалось узнать только тогда, когда меня вызвали в НКВД. Румяный молодой следователь, тепло улыбаясь, сообщил, что моя супруга, он так и сказал, «супруга», арестована, судима и осуждена, сейчас находится на этапе, и писать ей пока никак невозможно. Он посоветовал подать на развод, заметив, что лично мне ничего не угрожает, поскольку следствию доподлинно известно, что я ничего не знал об антисоветской деятельности жены и её близости к… — следователь на секунду замялся — к некоторым фигурантам известного дела. Ещё следователь заметил, что людей, подобных мне, надо всесторонне оберегать. Я, правда, не понял, от чего.

 Я написал заявление на развод, и почти сразу получил свидетельство о расторжении брака. Надо было жить, только у меня не очень получалось. Я медленно превращался в Каграманова и прекрасно понимал это.

 Наступал новый, 1939 год. Канун его был печален. Большую часть свободного времени я проводил дома, листая старые учебники по физиологии и психиатрии. Мне хватило всё же сил купить и нарядить ёлку, я смотрел на переливающихся дедов Морозов, мишек и зайчиков и на большую красную звезду, колющую воздух своими — я не мог придумать им другого названия — шипами. И мне становилось немного легче. Вечером 29 декабря, часу в седьмом, я впервые за много дней вдруг решил выйти прогуляться. Повернул ключ в замке и стал спускаться. В подъезде внизу негромко хлопнула дверь. Я на секунду замер, и всё стало сразу мне ясно, но я продолжал спускаться. У дверей стояли участковый милиционер и двое в форме НКВД.

 — Кузнецов Борис Васильевич? — спросил один из них и поднёс к моим глазам красную книжечку с гербом.

 Все трое были спокойны, делали свою рутинную работу, а я в тот момент, конечно, не ведал, что творил. Я сильно толкнул участкового, милейшего Василь Васильича, который частенько заходил ко мне после дежурства поиграть в шахматы и просто поговорить, — он с невероятным почтением относился к врачам и вообще ко всем, кто имеет отношение к медицине. Я толкнул его и бросился вниз по короткой лестнице, ведущей к двери в подвал, моля бога, чтобы она была не заперта. Она и была не заперта. Я надавил ручку, понимая, что попаду сейчас в теплую, мокрую духоту, прижму дверь изнутри всем телом, а там — будь, что будет. Но на меня неожиданно пахнуло больничным запахом лекарств, перемешанным с ароматом тёплых булочек.

 — Борис, — услышал я женский голос. — Я жду Вас. Куда вы там подевались?

 «Екатерина Николаевна, — подумал я. — Она ждёт меня». У меня было полное ощущение того, что я, только что посмотрев интересный, длинный фильм, вышел в фойе кинотеатра. Я помнил всё до мельчайших деталей, ярких, отчётливых. Но эти детали не волновали, так, — проходили чередой, не задевали. Забегая вперед, скажу, что так оно и осталось в дальнейшем, всю мою жизнь. Менялось только моё отношение к этому.

 — Иду, Екатерина Николаевна! — крикнул я, лихорадочно одёргивая и поправляя халат.

 Моя дама переоделась в тёмное длинное платье, перехваченное под грудью широким поясом, дряблую шею украшали крупные бусы из искусственного жемчуга. Столик был выдвинут на середину палаты, стояли два бокала и открытая бутылка массандровского кагора. Екатерина Николаевна поправила кружевной воротничок и несколько даже кокетливо посмотрела на меня.

 — Отчего вы бледны, Борис? Что-то случилось? Прошло всего десять минут, кажется. Быть может, вы замёрзли? В приёмной прохладно. Который час?

 Я достал часы профессора, взглянул на них и не поверил своим глазам. Большего изумления я не испытывал за всю мою жизнь. Часы выглядели новыми, не были исцарапаны и помяты, а главное, — на крышке была совсем свежая, не затёртая гравировка. Я прочитал: «Борису Васильевичу Кузнецову, моему доктору и другу. Комиссар Госбезопасности 2 ранга Яков Каграманов».

 Я беспомощно посмотрел на Екатерину Николаевну и увидел, что она изменилась. Её волосы почернели, были собраны теперь в толстую, короткую косу, морщины на лице сгладились, появился румянец, кожа стала светлой и будто немного прозрачной. Пропала старческая сгорбленность фигуры, она стала выше ростом и весело, с вызовом смотрела на меня, как часто смотрела пригрезившаяся мне Катя, да, она была очень похожа, но всматриваться со вниманием сил не хватило. Стало страшно, да что там, просто жутко. Я не решился испытывать судьбу, бросился к двери, выскочил в коридор. Краем глаза заметил Аглаю, махнул рукой и побежал в ординаторскую. Захлопнул за собой дверь, повернул ключ в замке, положил ключ в карман, а карман застегнул. Потом рухнул в кресло. Голова закружилась, и я почувствовал, что теряю сознание.