Ночная тьма - [63]

— Проявили беспечность! Утомились… Ведь это совсем непросто — запихнуть в маленькую капсулу цианид. А затем я спросил:

— Вы подозревали меня в смерти Элли, верно? Вы все? — оглядел я какие-то фигуры, которые видел словно в тумане. — Все до одного?

— Да, подозревали. Но не были уверены, сумеем ли доказать.

— Вам бы следовало меня предупредить, — упрекнул его я.

— Я не полицейский, — ответил доктор Шоу.

— А кто же вы?

— Врач.

— Мне врач не нужен, — сказал я.

— Это еще неизвестно.

Тогда я посмотрел на Филпота и сказал:

— А вы что здесь делаете? Пришли меня судить, председательствовать на моем процессе?

— Я всего лишь мировой судья[39], — отозвался он. — А сюда пришел как друг.

— Как мой друг? — удивился я.

— Как друг Элли, — ответил он.

Я ничего не понимал. Я вообще ничего не соображал, но казался себе весьма важной персоной. Вокруг меня метались люди. Полиция и врачи. Шоу и сам Филпот, такой почтенный и занятой человек. Вся процедура допроса была настолько сложной, что я вконец запутался. Я очень устал. Последнее время я стал ни с того ни с сего уставать и сразу засыпал…

А люди все приходили и уходили. Самые разные люди: адвокаты, поверенные в делах, еще какой-то юрист и врачи. Несколько врачей. Они меня раздражали своими вопросами, я не хотел им отвечать.

Один из них настойчиво спрашивал меня, хочу ли я чего-нибудь. Я сказал, что хочу. Мне нужно только одно, сказал я: шариковая ручка и побольше бумаги. Я хотел написать, как все произошло, как все случилось. Я хотел объяснить, что я чувствовал, о чем думал. Чем больше я думал о себе, тем больше мне казалось, что это будет интересно всем. Потому что я человек незаурядный. Я по-настоящему яркая личность, совершившая очень дерзкие, недоступные бездарям поступки.

Врачи — или кто-то один из них, — по-видимому, пришли к выводу, что это неплохая мысль.

— Вы ведь всегда даете людям возможность сделать заявление? Верно? — сказал я им — Так почему бы мне не изложить свое заявление в письменной форме? И в один прекрасный день все сумеют его прочесть.

Они предоставили мне такую возможность. Но подолгу я писать не мог. Я быстро уставал. Однажды я услышал, как кто-то произнес — «заниженное чувство ответственности», если я ничего не путаю, как кто-то другой с ним не согласился. Многое можно было услышать. Иногда они забывают, что их слушают. Потом мне пришлось появиться в суде, и я потребовал, чтобы мне принесли мой лучший костюм, потому что хотел произвести хорошее впечатление. Оказалось, за мной уже давно следили. Те новые слуги. По-моему, их нанял и велел следить за мной Липпинкот. Они узнали многое обо мне и Грете. Смешно, но после ее смерти я почему-то о ней почти забыл… После того как я убил ее, она перестала меня интересовать.

Я пытался вернуть себе то необыкновенное ощущение одержанной победы, которое испытывал, когда задушил ее. Но почему-то никак не удавалось…

Однажды совершенно неожиданно ко мне привели мою мать. Она стояла в дверях и смотрела на меня. Вид у нее был не такой тревожный, как обычно. Скорее — грустный. Нам нечего было сказать друг другу.

— Я старалась, Майк, — только и сказала она, — изо всех сил старалась оградить тебя от беды. Но ничего не получилось. Я всегда боялась, что не получится.

— Ладно, мама, не стоит себя казнить. Ты ни в чем не виновата. Я выбрал тот путь, какой хотел.

«Именно это и говорил Сэнтоникс», — вдруг пришло мне в голову. Он тоже боялся за меня. И тоже не смог ничего сделать. Никто не мог ничего сделать, кроме, наверное, меня самого… Не знаю, не убежден. Но время от времени мне приходит на память день, когда Элли спросила у меня: «О чем ты думаешь, когда вот так смотришь на меня?» И я ответил: «Как вот так?» Она сказала: «Будто любишь меня». Наверное, я и вправду любил ее. Мог бы любить. Она была такой ласковой, моя Элли, такой милой. Ее ждал Счастья свет… Главная моя беда, наверное, в том, что я всегда был чересчур жадным. Жадным до всего, а заполучить это все хотел даром, ничем себя не утруждая.

В тот день — помните? — когда я явился в Цыганское подворье и встретил Элли, мы шли по дороге и столкнулись с Эстер. Она велела Элли уехать из Подворья навсегда. Вот тогда мне и пришло в голову платить ей. Я понял, что за деньги она готова на все. И стал давать ей деньги. А она принялась пугать Элли, грозить ей, внушать чувство страха. Я решил, что, если Элли умрет от шока, угрозы сочтут неоспоримой уликой. В тот первый день, теперь я знаю, я уверен, Эстер и в самом деле испугалась. Она испугалась за Элли. Она уговаривала ее уехать, забыть про Цыганское подворье, не иметь со мной ничего общего. Я тогда этого не понял. Не поняла и Элли.

Может, Элли боялась меня? Вполне возможно, сама того не сознавая. Она чувствовала, что ей что-то грозит, знала, что ее поджидает опасность. И Сэнтоникс тоже чувствовал во мне зло, равно как и моя мать. Все трое они, наверное, это угадывали. Элли угадывала, но не придавала этому значения — никогда. Странно, все очень странно. Теперь-то я знаю, что мы были счастливы вдвоем. Да, очень счастливы. Хорошо бы мне тогда это понимать… У каждого есть шанс. Я же свой упустил.