Ночная певица - [7]

— Мариш, где эта музычка прекрасная? Ноющая такая, за кишки будто тянущая? — Ирка уже извивалась на диване, стягивая с себя леопардовые лосины.

— Влад, ты слышал? Вечное суфийское вращение ее тянет за кишки?! Мне хочется улетать в волшебный сон под нее!

— Ну не придирайся, эстетка! Давайте скорее улетать и спать потом волшебным сном. И пусть нам приснится Париж и домик на берегу Сены. Особнячок такой маленький, в котором мы живем. Давайте же поедем в Париж, наконец!

Маринка была партнером в калифорнийской фирме по продаже недвижимости. У нее был американский паспорт, и она классно — именно с «тач оф класс» говорила по-американски. Она открыла филиал фирмы в Нью-Йорке, но в основном ездила в Лос-Анджелес. У новых русских особым спросом пользовались дома Лос-Анджелеса. Районы Вествуда, Санта-Моники. Теперь она хотела связать в одну упряжку Париж и, может быть, Киев через «одичавшего» Олега. С Иркой они чуть было не купили развлекательный комплекс в Воронеже, где Ирочкин знакомый обещал, что они будут ходить «пальцы веером, ногами двери открывать». Они вовремя соскочили с этой темной аферы. Даже повеселились потом, празднуя, Ирочка все репетировала «пальцы веером».

— Ты не пальцы выставляешь, а задницу! Ты вообще ее всегда выставляешь, Ирка! — Маринка позволяла себе раз в полгода напиться, и это как раз был тот случай.

— У всех своя тактика, Мариш! Я не могу выучить этот проклятый «бизнес инглиш»! Может, вообще лучше учить французский? Раз мы собираемся покупать там дом… Идем мы по бульвару Капуцинов… Блин, какие там еще улицы есть, кроме киношных?

Эта идея покупки «домика», как невинно называла особняк на берегу Сены Ирина, как-то сама собой стала главной темой.

— Я не понимаю, почему мы говорим о доме? Мы ведь все о Париже — левый берег, латинский квартал… а домики в деревне! В Париже на домик не хватит никаких средств, Ирка сумасшедшая!

— Ну чем этот особняк на Чистых прудах хуже того, на этой, как ее, набережной… Селестинов, да? Москва — центр всего. Мы центр Евразии. Москва Берлин — Пекин. Может, лучше и в Пекине что-то покупать или в пекинском Гон-Конге уже! Но очень уж хочется в Парижике… Идем мы с Владом… идем мы все втроем…

Сигаретную палатку как раз открывала одна из трех постоянных продавщиц. «О! Как я вовремя!» — обрадовалась Ирина. «Да я вас с семи утра жду!» захохотала продавщица, доедающая пирожок, выдавая Ирине две пачки «Мальборо лайтс». Ирка заглянула в палатку видео: «У вас есть „Автокатастрофа“?.. Тридцать?.. А это у вас советские?.. Вот мне еще „Балладу о солдате“ дайте». Она положила кассеты в пакет. В соседней палатке продавали турецкие сумки из кожаных кусочков. «С арабами Парижа сразу ассоциируешь эти мерзкие вещи. Они приобретают все качества людей, которые их носят: бесформенные бабищи в платках, черные как смоль, мужичонки мелкие — руки всегда глубоко в карманах… Вот почему настоящий парижанин должен хорошо к ним относиться? Они своим видом портят город. Вроде в пятнадцатом районе их не очень много… А они везде, как здесь хачики… Как здесь все неуютно, все так сделано, чтобы не чувствовать себя уютно и хорошо. Там выйдешь из любого сраного дома — и сразу тебе кафе, сиди хоть весь день за кафе-крэм с журналом, чисто… Какой-то свинарник устроили, а не шашлычную, вонища…» — Ирка уже вышла на улицу из подземного перехода и шла к дому мимо шашлычной, открывшейся в ее отсутствие. Вечная проблема мусора не давала возможности придать заведениям, открывавшимся на улице, симпатичного или, как любили говорить, цивилизованного вида. В Париже даже сорить не хотелось. Ирка подумала, что у нее там какое-то детсадовское умиление. Как на утренниках. Или как когда она раскрывала эти гэдээровские книжки, из которых вставали картинки. Обычно это были сказочные дремучие леса или замки. Но они не наводили страху. От них было хорошо. И в Париже было невероятно спокойно. Маринка вообще сказала, что Париж как старая светская шлюха. «Да и вся Европа устала уже ахать и охать каждый раз, когда ей показывают фаллос. Да и не фаллос к тому же, а палец! Хотя и это не ново. И мне тоже надоело открывать Америку, придумывать велосипед и усиленно искать в себе гомосексуальные наклонности, чтобы навесить их себе на лоб! Они там очумели, в Москве!» — говорила Маринка, сидя в кафе на улице Вожирар. Эта безумная улица, которую они преодолевали пешком, как настоящие парижане, тянулась от Версальских ворот к Люксембургскому саду и выше, к Монпарнасу. По ней, в сад же, водили стадо пони — для детей. Животные вызывали грусть и жалость. Ирке хотелось броситься пони на шею, обнять, прижаться и заплакать.

Она пришла домой и заплакала-таки. От жалости к себе. «Почему он не понимает, что я хочу быть с ним? Он не чувствует моего влечения…» Ирка еще больше расплакалась, посмотрев «Балладу о солдате». «И куда делось все это в людях? Неужели люди так относились друг к другу? Он, конечно, не хочет близких отношений из-за деловых… За эти шесть месяцев столько было впечатлений! Абу-Даби и эта немыслимая ярмарка оружия. Парижский клуб „Квин“. Московский „Кантри-клаб“, новая квартира… Но, вообще-то, все это ерунда и не идет ни в какие сравнения с чувствами, которые были на море, в Крыму, когда мы остались одни на пляже. Владу этого не хочется. Я не виню Маринку, но если бы ее не было, мне было бы легче приучить его к себе, к тому, что я всегда есть, рядом, с ним…» Ирка разглядывала фотографии с Крыма и автоматически как-то стала вырезать из них Маринку.