Ночная кукушка - [54]

— Ты же понимаешь, что я не назову ни одного имени, — устало сказала она. — Даже если из-за этого придется сесть в Азкабан.

— Верю, — просто ответил он. — Но дело же не в этом. На той стороне твои ученики — а на этой стороне нет твоих учеников?

Она перевела дыхание. Самое тяжелое — Том был прав. Минерва сама много об этом думала. Она учитель, а учитель не имеет права бросить ученика, даже если тот сто раз убийца. Учитель обязан быть со своими студентами — вдруг все же удастся хоть кого-то переубедить, кому-то помочь, кого-то увести с неправильной дорожки… Нельзя же вот так просто все перечеркнуть и всех до единого списать в расход!

Иначе зачем она ввязалась в игру, если не готова идти до конца?

Минерва отвернулась и стала смотреть на лампы под потолком. Только в книжках бывает выбор между добром и злом. В жизни — исключительно между большим злом и меньшим злом, между одной грязью и другой грязью, между двумя пинтами крови и двумя бочками...

Она сделала глубокий вдох.

— Хорошо, — она услышала собственный голос словно со стороны.

Том отошел на шаг, и тут же вернулся грохот музыки и запах сигаретного дыма. Теперь их все увидели. Минерва заметила удивление на лицах. Долохов смотрел на Лорда тревожно, но не вмешивался.

— Преклони колени, — очень обыденно и просто сказал Том и тут же ответил на ее невысказанный вопрос: — Да, прямо здесь. А зачем тянуть?

Зажмурившись, она опустилась на грязный паркет. Кто-то выключил музыку, и стало совсем тихо. По полу тянуло сквозняком — в комнате открыли окно, чтобы проветрить.

— Дай мне левую руку.

Лорд коснулся ее ладони.

— Минерва МакГонагалл, готова ли ты служить мне честно и преданно, отдавая все силы моему делу, следуя за мной до конца своих дней?

— Да, — сказала она, но горло так пересохло, что пришлось откашляться и повторить.

— Готова ли ты хранить мне верность в жизни и смерти?

— Да, — сказала она после недолгой паузы.

— Готова ли отречься от своей воли, чтобы в этом мире и в следующем у тебя не было иной воли, кроме моей?

"Теперь уже все равно", — вертелось у нее в мыслях. Совсем все равно.

— Да.

— Я благодарю тебя и принимаю твою клятву.

Сначала ничего не последовало. Потом левую руку ниже локтя пронзила острая боль, и тут же началось жжение. Она закусила губу, чтобы удержать стон.

— Можешь встать, — Том слегка потянул ее за руку, помогая подняться.

Вокруг поднялся шум. Кто-то захлопал в ладоши. Минерва прижала к груди мучительно ноющую руку. К ней подходили, поздравляли, что-то говорили... Кто-то наколдовал ей кресло и принес бокал с вином. О поминках все словно забыли — открыв глаза, Минерва обнаружила рядом с собой огромную корзину с розами, а за спиной кто-то уже обсуждал, что неудобно вот так просто пьянствовать, нужно отметить, как следует, чтоб был торт, и все такое...

Подняв голову, она увидела в дверях Беллу, которая непонимающе хлопала глазами. Она была уже полностью трезвая, умытая, мокрые волосы прилипли к щекам. Без косметики Белла сразу стала намного моложе и казалась совсем юной, красивой и хрупкой. В своем ало-золотом платье она походила на райскую птицу.

Если бы, конечно, райские птицы водились в аду.

9

Метка болела еще несколько дней — тупой, ноющей болью, отдававшейся в плечо и локоть. Сначала она была красной и распухшей, потом опала и стала выглядеть, как обычная татуировка. Смотреть на собственную руку, по которой вилась уродливая черная змея, было неприятно — казалось, что это опухоль или что-то столь же чужеродное, враждебное. Раньше Минерва никак не могла понять, в чем смысл метки. Теперь до нее дошло, что это было ежесекундное напоминание: не только твое тело, но и твоя душа, твоя личность больше тебе не принадлежат.

При этом метка приносила странное удовлетворение. Словно в ней содержался наркотик, который медленно, по каплям поступал в кровь. Минерва заметила это недели через две, когда поймала себя на том, что может разглядывать метку полчаса подряд, а то и дольше. Рисунок по-прежнему казался уродливым, но сами его очертания и тускло-угольный цвет притягивали взгляд и не отпускали. Мысли в такие минуты становились четче и яснее, и Минерва замечала, что смотрит на мир отстраненно-спокойно. А еще ее стало тянуть в Ставку — не к Тому, а ко "всем ним". Хотелось находиться рядом с кем-то, кто тоже носит метку, ощущать родственную душу, стать частью пчелиного роя...