Ночи и рассветы - [178]

Длинный, растянувшийся на несколько страниц репортаж пересказывал подробности этих убийств. Взглянув на последнюю страницу, Космас прочитал обещание редакции в следующем номере дать продолжение.

— Вот мы и прославились! Попали на первую страницу! — Космас попробовал улыбнуться, но непослушные губы дрожали.

Стелиос быстро собрал газеты.

— Давай не будем терять на них время. Его у нас в обрез. Засунь газеты в карманы и выслушай меня. Через день я возвращаюсь в Каир и пришел сделать тебе одно предложение… — Он остановился, взглянул Космасу в глаза и торопливо добавил: — Время не позволяет мне начинать с пространных вступлений, да, я думаю, они и не нужны. Мои дружеские чувства к тебе ты, надеюсь, не подвергаешь сомнению…

— Правильно, — сказал Космас. — Давай к делу…

— Поехали вместе, Космас. В Египет! Послезавтра утром.

Космас внимательно смотрел на Стелиоса, стараясь разгадать, что означало это предложение.

— Ошарашил я тебя, — улыбнулся Стелиос, — надо было подготовить. Но суть не в этом. Тебе нужно уехать, совсем уехать из Греции. Потом захочешь — вернешься, захочешь — останешься в Египте. Те, кто бросил вас сюда, злобные и мелкие людишки, они ни перед чем не остановятся.

Космас встал, подошел к окошечку.

— Я понимаю твои намерения и побуждения, Стелиос, и очень их ценю. Большое спасибо.

— Ой, только не надо этих слов! Поедешь в Египет, избавишься от мучений, от издевательств ничтожных, рассвирепевших людей, которые — вот увидишь — долго будут править Грецией. В Египте устроишься на работу — с английским тебя возьмут где угодно. Закончишь свое образование!

Он говорил быстро и горячо. Космас стоял у окошка и слушал его с доброй улыбкой, как взрослые слушают чистосердечные признания детей.

— Да, это было бы хорошо, — сказал он Стелиосу, когда тот умолк, — но бежать я не могу, Стелиос, это мне не к лицу!

— Погоди! Погоди! — вскочил со стула Стелиос. — В конце концов, у тебя и в Египте будут единомышленники. Я думаю, сейчас там все поголовно стали красными. О греках и говорить нечего. Они выпускают газету, журнал…

— Послушай, Стелиос, я думаю, ты меня поймешь. Когда в 1942 году я познакомился со Стивенсом, мы вместе решили ехать в Каир. Я сказал о своем решении одному человеку, которого уже нет в живых, и он ответил мне, что это будет дезертирство. Я тогда не понимал, как можно называть меня дезертиром, если я еду туда, где фронт. Только потом я понял, что фронт был не в Каире, а здесь, в Греции.

— Я понимаю, что ты хочешь сказать, но ведь в Греции война кончилась…

— А раз кончилась, зачем же уезжать?

Стелиос взглянул на часы.

— Времени у нас мало. Я уверен, что ты не отдаешь себе отчета, в каком положении находишься. Ты, наверно, думаешь, что если тебя обвиняют в том, чего ты не сделал, то невиновность твоя будет доказана и тебя с миром отпустят? Так ведь?

— Но эти обвинения противоречат элементарной логике!

— Вся беда в том, что тебе не удалось хоть немножко пожить в городе. Ты не представляешь, как разгорелись здесь злые страсти… Ты не подозреваешь, что все, кто погиб в боях, — англичане, жандармы, полицейские, эласиты, а также старики, женщины и дети, погибшие от бомбежек, — все они вырыты сейчас из могил, их трупы выставлены на обозрение как дело ваших рук. Выставки разлагающихся тел, отрубленные руки, носы… В газетах публикуются фотографии, на стенах расклеиваются плакаты с самыми ужасающими снимками, они всюду, даже в витринах магазинов. Афины пахнут трупами и «эамовскими преступлениями». Ты заблуждаешься, если думаешь, что им трудно будет так или иначе обосновать свои обвинения…

— Но кому пришло в голову, что я мог убить Кацотакиса?

— Ты написал статью против судьи Кацотакиса, назвал его военным преступником и требовал его наказания. Найдутся несколько ложных свидетелей, подтвердят отдельные моменты, вроде тех, что описаны в газетах. И твоя песенка спета…

Космас прижал горячий лоб к влажному холодному стеклу. Моросил дождь, во дворе было грязно. Какой-то заключенный, еле волоча ноги, тащил в уборную парашу. За ним шагал охранник. Напротив высилась стена с решетками на маленьких окнах. Там, подальше, за церковью, их камера. Старик один. Он поет и с нетерпением ждет Космаса, ждет новостей, ждет сигарет…

— Если хочешь, я зайду завтра! — послышался голос Стелиоса.

Дверь открылась, но заглянул не охранник, а другой незнакомый Космасу мужчина.

— Пора кончать! — предупредил он Стелиоса и снова закрыл дверь.

Стелиос встал.

— Я еще раз зайду завтра. Твоего ответа я не слышал. Завтра в этот же час. Что я могу для тебя сделать?

— Дай-ка мне на минутку бумагу и карандаш! Стелиос протянул ему блокнот и авторучку. Космас присел и набросал имена и фамилии заключенных, которых он знал.

— Прошу тебя, — сказал он Стелиосу, — они должны сегодня же попасть в «Свободу».

— Хорошо. Что еще?

— И оставь, если есть, несколько сигарет. Мой сосед страшно тоскует по табаку.

Стелиос вынул полупустую коробку.

— Как это я промахнулся! — сказал он с виноватой улыбкой. — А ведь столько раз читал, что заключенных всегда тянет к куреву. Завтра принесу еще…

Вошел охранник. Стелиос протянул Космасу руку.