Ночи и рассветы - [167]

Грузовик все мчался. Он ехал, вихляя из стороны в сторону. Космас слышал, как ругался Вардис, тоже пытавшийся сдвинуть тело убитого товарища.

— Как ты там? — спросил Космас. — Я ранен…

— И я! Но боюсь, что худшее еще впереди… Шофер, кажется, тоже ранен.

Не поднимаясь с полу, Вардис стучал по кабине и орал: «Стой!» Машина не останавливалась.

— Только бы добраться до деревни, — сказал Вардис, на ощупь разыскивая автомат убитого англичанина.

…А Космас, чувствуя, как взмокла у него спина, старался выбраться из-под давившего его тела и подползти к окошечку кабины. Внезапно он ощутил необычайную легкость, тяжелое тело вдруг соскользнуло, будто кто-то поднял его сильными руками… Казалось, машина тоже поднимается, взлетает в воздух и падает обратно.

Потом он почувствовал, как в кузов хлынула вода. Ему чудилось, что он скакал в седле, но почему-то повис в воздухе, а лошадь умчалась дальше.

— Падаем! — услышал он издалека голос Вардиса.

* * *

Еще не рассвело, когда Фантакас и его товарищи добрались до того места, где перевернулся английский грузовик. Он съехал с дороги, левые колеса увязли в залитой водой канаве, правые висели в воздухе.

На дороге они нашли английского солдата. Он был мертв. Мертв был и шофер, выброшенный из кабины под вздернутые колеса.

— Это они нас не посадили, — сказал один из партизан. — Посмотрим, что они везли.

Из темного кузова послышались стоны. Спички у партизан намокли. Им пришлось обшарить кузов. Там они обнаружили пять свалившихся в кучу тел.

Бойцы расстелили свои намокшие шинели. Дождь перестал, но темнота еще не рассеялась, и в мутном предрассветном полумраке они так и не разглядели, кто же эти бедняги.

Со стороны деревни, которая была совсем уже близко, послышался шум автомобиля.

— На дорогу! — крикнул Фантакас. — Если не остановится, стреляй по шинам!

Автомобиль остановился, из кабины вышел генерал. Его связной достал электрический фонарик и осветил окровавленные, залитые грязью лица.

XIV

На другой день Астипалея хоронила начальника милиции. Было ясное зимнее утро. Тысячи людей следовали за гробом, и на кладбище еще раз прозвучал героический и скорбный гимн. Когда отгремели выстрелы салюта, последней воинской почести павшему партизану, в воздух взметнулись кулаки, и люди закричали: «Возмездие!» Но кому? Среди официальных лиц за гробом шагал шотландец, преемник Мила. Высокий, в клетчатой юбочке, с печальным лицом.

В военном госпитале Астипалеи консилиум врачей объявил, что мэр и председатель почти не пострадали, майор Вардис выживет, а Космас, по-видимому, продержится всего лишь несколько часов.

— Очень славный был юноша, — слушал Вардис врача, сидевшего у соседней кровати. — И много ему пришлось перестрадать. Весной я ампутировал ему руку без хлороформа, даже не хирургическим ножом. И он ни разу не застонал, крепкое было сердце.

Время от времени он прикладывал трубочку к груди Космаса и слушал слабое биение угасающей жизни. Он предложил Вардису перейти в другую палату.

— Нет! — отказался Вардис. — Я останусь с ним… Я тоже полюбил этого паренька…

— Да, да…

Врач попытался поймать пульс в безжизненном запястье. А потом сквозь горячку Вардис услышал, как он тихо и горько произнес:

Со славой бились вы, со славой пали,

Неустрашимые, вы всюду побеждали,

Невинны вы, коль битву проиграли

Диэй и Криптолей.

И скажут эллины, гордясь страной своей:

«Таких она рождает сыновей!»

И нет для вас хвалы достойней.

Он чуть не плакал.

— Умер? — спросил Вардис.

Врач вздрогнул, прислушался.

— Нет! Бьется мужественное сердце…

Вардис молчал и слушал дыхание раненого — оно то учащалось и напоминало предсмертный хрип, то ослабевало и таяло. Врач тоже молчал.

— Чьи это были стихи? — вдруг спросил Вардис.

Врач опять вздрогнул.

— А, стихи… Одного нашего соотечественника из Александрии…{[89]}

Начертаны рукой ахейца в Александрии, в седьмой год царствия Лафира-Птоломея.

«Заговаривается», — с сочувствием подумал Вардис, Лампу в палате не гасили, пока она не догорела сама. На рассвете Вардис проснулся и заметил, что врача нет. Он посмотрел на Космаса, прикрытого одеялом, приподнялся на локтях, прислушался. Космас дышал. «Приснилось, наверно», — подумал Вардис, успокоенно вздохнул и лег.

Зашла Кустандо.

— Где врач? — тихонько спросил он ее.

— Ой! — Кустандо вытерла опухшие от слез глаза. — Врач говорит, может, выживет.

— Что же ты тогда плачешь? Радоваться надо!

Кустандо приподняла одеяло, посмотрела на обескровленное лицо Космаса.

— Ох, неужто пропадет такой молодец! — прошептала она и уткнулась лицом в свой белый передник.

Много дней и ночей бодрствовала в этой палате добрая крестьянка, во второй раз отстаивая жизнь Космаса. Никогда еще не видели ее в слезах. За минувшие годы Кустандо тоже научилась бороться скрепя сердце. Но сегодня показался первый, слабый лучик надежды, и она не удержалась, выбежала в коридор выплакать накопившиеся слезы.

«Это уже слезы радости! — подумал Вардис. — Видно, и на этот раз Космас выкарабкается…»

В эту ночь Космас шагнул назад от смерти, перевалил, еще одну вершину своей маленькой, но скалистой, как Астрас, жизни. Еще много дней он лежал без памяти, но «Кавомалеас»{