Я осторожно попыталась шевельнуть правой ногой. Больно. Но не идёт ни в какое сравнение с предыдущей болью. Должно быть, кость всё-таки цела… Ободрённая этим, я коснулась пяткой ступеньки, и мир взорвался всеми цветами радуги. Я втянула воздух через сжатые губы. Дело плохо…
Подъём на второй этаж занял у меня четверть часа. Пока я не касалась раненой ногой пола, она особых неудобств не доставляла. Я даже могла вертеть ступнёй из стороны в сторону, но стоило на неё перевести вес, и боль закатывала очередную симфонию. В конце героического путешествия я стала привыкать и довольно ловко подпрыгивала на здоровой ноге, хватаясь за стены. Узкий коридор на этот раз был мне на руку. Что хорошо, так это то, что повреждённая нога отодвинула на задний план тяжёлые думы и страхи, которые неизбежно начали бы осаждать меня внутри дома, будь я цела.
Оказывается, я оставила дверь квартиры приоткрытой. Я нашарила ручку и распахнула её настежь. В нос тут же ударил знакомый слабый тёплый запах. Запах дома. Я постояла в прихожей, прислонившись к вешалке. Нога продолжала ныть; на щеках высыхали недавние слёзы. В квартире озноб стал слабее. Стены снова сделали темноту и тишину близкими, почти осязаемыми сущностями, облегающими тело. Стоит зазеваться, и можно подвергнуться ещё одной атаке паники. Поэтому я сочла за благо отправиться из прихожей прямиком в свою спальню. Как бы ненароком я скользнула светом фонаря по двери родительской спальни, но она стояла в таком же положении, в каком была, когда я уходила.
Я вошла в свою комнату, выключив фонарь. Три шага во мгле — и колени наткнулись на перекладину кровати. Со вздохом облегчения я повалилась на остывшее белье и закуталась в одеяло. Холод окончательно испарился с кожи, только оставив кое-где жгучие остовки. Голень лениво пульсировала. Я потянулась и запрокинула голову назад. Спать хотелось страшно, хотя я выбралась из постели всего два или три часа назад. После всего пережитого это должно было случиться, и я была вовсе не против. Осторожно, как ребёнок держит на ладони хрупкий мыльный пузырь, я хранила надежду на то, что стоит ещё раз погрузиться в сон, и нелепая перетасовка, произошедшая с миром, самоустранится. Я представила, как открываю глаза и вижу в щели между дверью и косяком свет лампы в коридоре, а в ноздри проникает аппетитный запах выпечки. В переходной грани между сном и бодрствованием, когда сознание превратилось в зыбкое болото, я была в этом даже уверена.
В каком-то часу ночи мне приснился кошмар, и я проснулась от своего пронзительного крика. Увидев, что мгла никуда не делась и я по-прежнему одна, я заплакала — уже навзрыд.
Несколько дней, последовавшие за этим, я жила подобно сомнамбуле. Всё моё существование свелось ко сну, поглощению еды и бесцельному просиживанию на диване.
От первого мгновения бодрствования до обратного погружения в царство Морфея я ощущала себя, будто накачанная дурманящими препаратами. Или получившая камнем по голове. Собственное тело в моём представлении было почти невесомым. Я была призраком, бестелесной сущностью, плавно скользящей из кухни в спальню, оттуда — в туалет, потом уже в прихожую. Возможно, если бы не свечи, я бы смогла убедить себя в том, что не существую вовсе. Но колеблющийся неверный свет уверял меня в том, что я реальна.
Свечи я «купила» в круглосуточном магазинчике, который стоял в пятидесяти шагах от нашего дома. Вылазку совершила в первый день. Хотя нога постреливала при малейшем неверном движении, а в голове царил полный хаос, я нашла в себе силы спуститься вниз и посетить магазин. Пошла я туда, конечно, не за свечами, а за новыми батареями для фонаря. Как я и думала, они выгорали с рекордной скоростью, и мне грозила опасность остаться в полной темноте. Так что поход в магазин был мерой необходимости. Вид заполненных товарами прилавков, оставшихся без надзора, радовал глаза не так сильно, как можно было ожидать. Но всё-таки я отоварилась по самое не могу. Когда я выходила из магазина, в дутом пакете, который я носила, лежал полный блок батарей. Кроме того, там была связка жёлтых свечей, лечебный бальзам — и еда, много еды. Я чувствовала, что в ближайшее время именно набитое брюхо станет для меня каким-то подобием счастья.
В гостиной я расставила целую армаду свечей. Пылающие огоньки расположились на телевизоре, под диваном, на столике, у двери шкафа, у окна — если закрыть глаза и сделать два шага, то обязательно наткнёшься на одну из них. Зато теперь в гостиной стало светло. Не так, как было бы при включённых лампах, но темнота всё-таки отступила, давая иллюзорное представление, будто ночь повержена. Занавески на окнах я плотно закрыла и заглядывала за них, лишь чтобы в очередной раз удостовериться, что снаружи нет перемен. Время я убивала, сидя на диване и почитывая любимые книги. Мне нравились сказки — вот ими-то я себя потчевала вдоволь. Никогда ещё перечитывание давно знакомых наивных историй не приносило мне столько удовольствия. Я бы сидела часами, но время от времени в каком-либо углу начинала трещать догорающая свеча, и мне приходилось её заменять. Учитывая количество свечей, это происходило примерно каждые пятнадцать минут. Точнее я не могла сказать, потому что часов в гостиной не было, а входить в пустую комнату отца за каким-нибудь приборчиком для измерения времени я почему-то страшилась. Да и зачем мне часы в моём положении?
