Ночь, сон, смерть и звезды - [207]

Еще одна таблетка антидепрессанта, еще один бокал вина. Праздник все-таки удался: великолепно приготовленные блюда, шикарный стол.

Но почему Брианна не ест индейку? Отодвигает на край тарелки, морщит нос.

– Брианна, что-то не так?

Девочка пожала плечами и отвернулась.

– Ты же не ешь.

– Да ем я, мам! Господи.

– Но не индейку. Только не говори мне, что ты вдруг стала вегетарианкой.

Беверли говорила доброжелательно, с веселыми нотками. Остальные слушали, осторожно улыбаясь.

– А что? Может, и стала.

– Это с каких же пор?

– На кухне. Несчастная индейка, беспомощно лежащая на спине. Запах сырого мяса.

Брианну передернуло. За этим не чувствовалось озорства или злопыхательства. Редкий случай, когда она говорила искренне.

– Кто на тебя повлиял? Вирджил?

– Н-нет. Разве дядя Вирджил вегетарианец? Я не знала.

– Очень может быть, – Беверли раздраженно хохотнула. – Во всяком случае, он принадлежит к этому типу.

Дети развесили уши. Младшая сестра Брианны привыкла все копировать у старшей, и оставалось только надеяться, что этот вирус не окажется таким заразным.

– Я бы хотела стать веганом, – сказала Брианна. – Я читала про то, как отвратительно есть животных и молочную продукцию. Расточительно, неэтично и старомодно.

– Что значит «выганом»?

– Ве-ганом, мама. Это значит не употреблять в пищу ничего мясного, а также продуктов животноводства вроде молока. Это значит уважать другие формы жизни.

Фантастичнее не придумаешь! В День благодарения! Уайти потерял бы терпение, вышел бы из себя. Он был готов рвать и метать, когда Беверли, будучи подростком, садилась за обеденный стол и отказывалась есть, потому что она, видите ли, на диете. Для него это был личный вызов.

И сейчас Беверли не собиралась проглатывать эту наживку. В такой день! Она отвернулась от дочери. Зак, сидевший слева от нее, с воодушевлением обсуждал предстоящий футбол с родственником Маккларенов.

Какая скучища! Она ненавидела американский футбол, а заодно мужчин.

В дальнем конце стола сидел Стив, раскрасневшийся, с отсутствующим взглядом. В свои сорок с лишним, лысеющий, с оплывшим подбородком, все еще оставался «красавцем» – так, кажется, считали женщины. (Видели бы они его по утрам, небритого, лохматого, шаркающего ногами, раскоординированного и к тому же мрачного как туча.) Осуждая мужнины запои, Беверли была не вправе пенять ему на это, поскольку сама прикладывалась, разве что (как она считала) не так явно.

Поймав ее взгляд, Стив неожиданно улыбнулся. Улыбка, обращенная к жене, к матери детей, которые, как ни удивительно, были и его детьми, читалась так: Господи! Как нас угораздило оказаться вместе? Ты и я! Он поднял вверх большой палец, этакий беспечный жест одобрения, одновременно хвалебный и снисходительный: Классный ужин, дорогая! Жена и мать на загляденье! Все здорово, как всегда.

Жена для него – это еда, а другие женщины – это секс. Такое не простишь, такое ранит ее в самое сердце.

Зато теперь она ранит его. Ничто не доставляло ей большего наслаждения, кроме разве что признания сестры (наконец-то), что жизнь Беверли удалась – жена/мать, в отличие от Лорен – незамужняя/бездетная/только карьера.

Беверли растревожили слова Стива: я ухожу на покой. Конечно, он постарался им придать шутливый оттенок. Как мальчик-горемыка надувает губы, отказываясь принимать слова участия. Но разве хозяин не должен с гордостью резать мясо за столом? Кормить гостей, демонстрируя свою щедрость? А он словно предощущает, что его жизнь в этом доме подходит к концу. Что уже вечером жена, которую он высокомерно принимал как данность, вручит ему документы о разводе.

Стив, ты должен кое-что посмотреть.

Я оставляю тебе эту папку.

(Но сделает ли она это? Сможет ли? Адвокатесса с модными полированными ногтями посоветовала ей обеспечить себе финансовую защиту, прежде чем раскрывать мужу свои планы. Но она не предприняла никаких усилий. Не означает ли это, что она не собирается вручать Стиву документы? И произносить вслух страшное слово развод?)

(Она не могла не поговорить об этом с Джессалин, хотя толком не получилось. Ее удивило и разочаровало то, что мать всерьез не попыталась ее отговорить, как это сделал бы Уайти.)

Вина? Да, пожалуйста. Один из гостей взял в руки бутылку охлажденного белого вина, принесенную Хьюго Мартинесом, очень терпкого, из Северной Италии. (Позже Беверли попросит Стива посмотреть в Интернете настоящую цену, хотя этот хитрован почти наверняка покупает вино где-то со скидкой.)

Во рту пересохло от таблеток (не иначе). Но про это никто знает. Не их дело. Алкоголь обезвоживал, однако стоило ей выпить воды, как она чувствовала тошноту.

Целый час она с остановками наворачивала разные блюда. Даже не будучи голодной. Столько часов потратила на готовку, теперь имеет право растянуть удовольствие от употребления, как и другие, надо думать. Тарелка у Тома ломилась от еды после второй, если не третьей добавки, а ведь он тоже, скорее всего, не очень голодный, хоть и был лишен внутрисемейного ужина.

(Том должен скучать по семье. По жене, которая всем нравилась, более-менее; по детям, куда более воспитанным, чем дети Беверли, нельзя не признать. Для Тома было бы