Ночь Патриарха - [63]

И это, несмотря на то, что маленькая, сама была свидетелем страшного голода на Украине в начале тридцатых годов — результата коллективизации, когда нас боялись выпускать одних гулять, потому что воровали «на мясо» детей.

Наша домработница Поля, показывая страшные шрамы от вызванного голодом фурункулеза, говорила радостно, что ей повезло, потому что когда у них отобрали все зерно и весь скот, ее сестренки и братишки, мать, отец, бабушка с дедушкой — все умерли от голода, и из многочисленной семьи она выжила одна.

А в 1937 году в Харькове наш «новый» дом для ответственных работников по утрам не досчитывался то одного, то другого жильца, исчезнувшего за ночь. А потом на помойке мы находили какие-то книги с вырванными страницами, чьи-то разорванные письма без адресов.

Я помню, как мы на уроках дружно заклеивали в учебниках портреты вождей, которым вчера еще поклонялись, которых вчера еще славили на всех углах, а сегодня они стали врагами народа. Я искренне верила, что все это временно, что справедливость восторжествует.

И ведь я не одна была такой. Власти, благодаря невиданной по масштабам идеологической обработке сознания населения, умело подменили служение своим личным интересам, своим непомерным амбициям, благородным служением отчизне, народу. Выросло целое поколение, воспитанное советской пропагандой, свято верящее в лучезарные идеалы коммунизма, в справедливость советского строя, искренне готовое отдать жизнь за великую партию, за любимого Сталина. Это поколение чистых, мужественных мальчиков полегло в первые месяцы войны, расплатившись своей жизнью за ошибки своих любимых вождей. Сгинули эти отважные мальчики без следа, даже не успев оставить потомства. Ветер гуляет над их безымянными могилами, а матери, единственные, хранившие память о них, ушли из жизни. Я думаю, среди этих мальчиков был и мой не встреченный суженный.

И только осколки этого поколения, воинственные старички и бабульки, не растерявшие до сих пор своих идеалов, по-прежнему собираются под красными знаменами, защищая от покусителей постулаты своей веры.

Поистине, вера иррациональна!

Мое же прозрение как-то наступило вдруг. Это было уже после войны. Кругом много говорилось о наших необыкновенных успехах в сельском хозяйстве, в промышленности, а я думала, как мне не везет — то, что меня окружает, из рук вон плохо, а ведь где-то дела идут хорошо. И вдруг какая-то пелена спала с моих глаз: я поняла, что плохо везде, а если говорят, что где-то хорошо, то это обман, наглое вранье.

И это видение реальной действительности наступило уже навсегда, развилась типично советская привычка в любой официальной информации видеть скрытый подтекст.

Наша с мамой Челябинская эпопея заканчивалась. Летом мы отправились в Канск в отпуск, а через год, когда я окончила шестой класс, перебрались к отцу совсем.

Маму тревожило, что тетя Люба с Эллой оставались одни, они хуже нас были защищены от жизненных перипетий. А в Канске нас ждала совсем другая жизнь, более устроенная и сытая. Папа работал в Управлении «Краслаг», одном из подразделений ГУЛАГ’а, начальником юридического бюро и был неплохо обеспечен продуктами. Мама стала членом Коллегии адвокатов, прилично зарабатывала и имела возможность регулярно помогать деньгами тете Любе с Эллой, которые 1945 году вернулись в Харьков. Мы этого сделать не могли, так как папе, бывшему политическому заключенному, запрещалось проживать в крупных городах.

В Канске я окончила школу и уехала в Москву поступать в институт. Мои родители остались одни.

В 1956 году отец был реабилитирован, и я перестала быть дочерью «врага народа». А еще через два года папа с мамой переехали в Подмосковье. В 1994 году я оформила документы и получила статус «жертвы политических репрессий».

Но это уже совсем другая история.

Мои родители

Теперь, очевидно, стоит рассказать о моих родителях. Мой отец родился в Каховке и вырос в многодетной семье. Его родная мать — белокурая красавица в двадцать семь лет умерла от чахотки, оставив сиротами четверых детей. Папа рассказывал, что бабушка была такой красивой, что, когда они с дедушкой приходили в кафе, публика постепенно перемещалась поближе к их столику.

Овдовев, дедушка женился во второй раз. От этого брака у него тоже было четверо детей.

Когда я спросила у папы, кто по специальности был дедушка, то отец, слегка замявшись, ответил, что он был мелким чиновником. Но гораздо позже выяснилось, что дедушка был довольно богатым маклером на зерновой бирже и, кроме того, сам занимался через посредников скупкой зерна у крестьян. Поэтому его доходы были неровными: то густо, то пусто. Но, тем не менее, имея восемь детей, жили в собственном доме с садом, держали кухарку и прислугу «за всё». Платили им по одному рублю в месяц при хозяйских харчах. Когда я спросила, почему платили так мало, папа ответил, что по тем временам это было не так уж мало, поскольку пять рублей тогда стоила дойная корова.

У дедушки был хороший слух, и он отлично играл на скрипке. Зато бабушка была совершенно лишена музыкального слуха. Мой отец пошел в неё, и в жизни ни одной песни не смог спеть правильно, хотя любил петь. Самой любимой песней у него была «Каховка», и он часто напевал её, отчаянно фальшивя.