Ночь падающих звезд - [58]

Такая одержимость импонировала Генри, они хорошо понимали друг друга, и он желал, чтобы она была его единственной родственницей, которой бы он мог все оставить.

Вздохнув, он поднялся со скамейки. Прожекторы в этот вечер не светили: электроэнергия стоила денег, везде и всюду приходилось экономить. Полнейшая темнота. Он так и не знал, любил он ее или боялся.

Генри, герцог Ленокс, направился к Замку. Ему хотелось немного поболтать с Дуней.

Дуня улыбнулась, как будто ожидала его. Она отложила кисточку и осторожно поставила чашку тончайшего китайского фарфора на подставку, обтянутую небесно-голубым бархатом. Она так нежно обращалась с чашкой, как будто укладывала ребенка в постель.

— Чудесно, что вы навестили меня, Генри, — сказала она.

Они выпили чаю в салоне. К сожалению, в камине не горел огонь, стояла теплая летняя ночь, а добрый Джордж, еще более старый, чем Генри, подал им сандвичи и кекс. Затем он пожелал им доброй ночи и отправился к себе.

Поскольку почти все помещения Черного Замка были открыты для посетителей и герцог имел в своем распоряжении всего лишь несколько комнат, Джордж спал в домике для гостей рядом с Замком, вытянутом в длину, одноэтажном здании со всеми удобствами. Там спали и остальные служащие «частной армии»: садовники, повар, пастух, смотритель животных и Чарли, конюх, персональный дворецкий Дориана Грея, как он имел обыкновение сам себя называть. Каждый из них выполнял работу за двоих-троих.

Исключительно мужчины.

Дуня была единственной женщиной в Черном Замке. С поджатыми ногами сидела она в старинном кресле, не менее древнем, чем сам Замок. Подумать только, что сам Генрих VIII, вернее его почтенный зад, мог отдыхать в этом кресле, держа совет с одним из предков Генри: на какой из леди ему жениться, чтобы тут же не отправить ее на эшафот. Поскольку предок наверняка походил на доброго Генри и, кроме того, был осмотрительным и умудренным опытом человеком, то смог лишь посоветовать: «Женитесь на своем паже, сир!»

Представив себе это, Дуня улыбнулась и вгрызлась в твердый, оставшийся, вероятно, еще с Рождества кекс.

Настольная лампа излучала мягкий свет, но тени на обшитых деревом стенах казались зловещими, что еще более усиливало чувство одиночества и заброшенности. Неудивительно, что старый добрый Генри не мог дождаться отъезда к своему племяннику. Год, проведенный в Лос-Анджелесе, оказал бы на него благотворное влияние, если бы не тоска по Замку в горах.

Мысли Дуни переключились на Тео.

Как бы ей хотелось, чтобы он был рядом, хотя бы из-за разговоров, всегда интересных и увлекательных. Он был ей очень близок, как никто и никогда из мужчин.

А так ли уж близок?

Генри с интересом наблюдал за Дуней. Та, поймав его взгляд, заговорила:

— Не сочтите меня назойливой, но могу я задать вопрос?

— Пожалуйста, спрашивайте. Вы не можете быть назойливой, вам это вообще не присуще. Что же вы хотите узнать, дорогая?

— Как случилось, что вы остались один? — откровенно спросила Дуня. — Вы, мужчина, достойный любви, Генри. О вашей родословной я уж не говорю. Но неужели никогда в жизни вы не испытывали сердечного трепета при мысли о ком-нибудь, не были сами влюблены и в вас никто не был влюблен?

Он вздернул брови, и лицо его застыло в маске холодного высокомерия, присущего его классу. Но затем выражение глаз постепенно смягчилось, и он снова стал привычным Генри без давящего груза многих поколений Леноксов.

— Сердечный трепет? О да, за свою чертовски долгую жизнь я дважды испытывал его. Один раз меня бросили, — Он посмотрел на стену, на портрет молодого человека. В очках, с меланхоличным взглядом, чем-то напоминавшим Вуди Аллена. — Вильям. Он был художником. Это автопортрет. Был нервным, веселым и неповторимым — единственным в своем роде. Жизнь с ним была полна неожиданностей и сюрпризов. А потом он покинул меня и женился. Вскоре после свадьбы он умер, бедняга. Брак не пошел ему впрок.

Уголки губ Генри поползли вверх — признак откровенного злорадства.

— А вторая любовь? — после некоторого молчания осмелилась спросить Дуня.

— Простите? — Генри, погруженный в воспоминания о Вильяме, не слышал вопроса Дуни.

— Вы говорили, что дважды влюблялись в своей жизни. И что же вторая любовь? О Господи, до чего же я назойлива!

От нее не укрылось недовольство, промелькнувшее на его лице, и она решила сменить тему. Ей не хотелось вмешиваться в его жизнь. У нее своих проблем хватало.

Однако он продолжил разговор о любви, и нельзя сказать, чтобы воспоминания его огорчали.

— Вторым был Бэла. Эмигрант из Венгрии. Мы познакомились в Вене. Он был журналистом и брал у меня интервью во время одного из благотворительных мероприятий, посвященных… Бог его теперь знает, чему. Бэла стал моим спутником до конца своей жизни. Он скончался восемь лет назад. Здесь он писал свои книги, политические книги о своей родине и режиме.

Генри встал и подошел к книжным полкам полированного дерева, занимавшим стену от пола до потолка. Каждая полка была выполнена в виде арки в стиле Тюдор, как будто это был вход в собор. Положив руку на книги, он закрыл глаза, как бы почувствовав присутствие Бэлы. Но книги не доставал.