Ночь ночей. Легенда БЕНАПах - [57]
— Нет никакого джаза, — произнес Василий категорично. — И духового оркестра тоже нет.
— Должны быть.
— Выходит, джаз обязан двигаться впереди боевых частей? В сопровождении духового оркестра. Только потому, что тебе в голову ударило… — он снова был уравновешен и увещевал.
Подошел тот, похожий на негра старшина. Доложил, еле выговаривая и стараясь выглядеть бравым:
— Убраны все. Подчистую.
— Проверил?
— Сам проверил и других… Надежно.
— Можно отправлять, — сказал Курнешов. — Заводи и вперед. — Команду передавали от одного к другому в глубь колонны, без особого крика.
Свободной рукой Курнешов трепал и похлопывал взводного, как дворовую собаку:
— Ну, что ты? Что ты?! Давай, очухивайся помаленьку… Приходи в себя… — казалось, что Курнешов смеется, так сильно у него были растянуты мертвенно белые губы.
Не могло быть такого, но было так.
Даже не колонна, а машины медленно и осторожно трогались, выбирались одна за другой, объезжая покалеченные, сгоревшие, те, что кое-как латали… Постепенно началось общее движение к мосту… Через мост. Навстречу «той самой Германии». На мосту погромыхивал тяжелый настил.
— Э-эх, минут на сорок бы раньше здесь прогромыхать…
— Заткнись!
Это уже не марш, а осторожное продвижение. Каждый сам по себе. Впереди был город Паркау.
— Ну, где же эта проклятая похоронная команда?.. Где джаз?!
…Казалось, что он вот-вот проснется, и уже включались невидимые тормозные устройства, они гасили скорость, замедляли движение… И когда почти все было сделано — он проснулся… Только не в то житье, которое протекало на границе Германии, а совсем в другое. В новом пространстве, куда он, казалось бы, проснулся, не обнаружилось сюжета или узнаваемых персонажей, в нем (в новом сне) на смену кутячьему и довольно поистрепанному единению, гусарству, залихватской общности, этим всегдашним компромиссам, стало приходить холодное, чисто лунное одиночество. Оно показалось условием большой игры — без щемящих переживаний, сожалений, «тоски по..!» Полное и завершенное ощущение вызревшего одиночества, невиданно разумного и освобождающего. Оно давало надежду на то, что из этого беспредельного сна можно будет проснуться в следующий, малопредсказуемый… И так перекочевывать из одного СНА в другой, из одного пространства в другое. Постепенно или сразу забыть стартовую площадку за Одером, под Паркау, или еще какую-нибудь другую, очень известную в Европе. И никогда больше туда не возвращаться. Такая возможность казалась вполне осуществимой… ЭТО БЫЛ ВЕЛИКИЙ СОН… Оставалось как-то выяснить, хватит ли у него сил и воли удержать этот уровень и направление полета, не удастся ли какой-то другой силе столкнуть его обратно, туда, откуда он так удачно стартовал. И, кажется, не один, а с самыми лучшими, самыми отчаянными самоубийцами, посвященными в офицерские и высокие сержантские звания… Настоящая гвардия: все время мчались, летели куда-то на мотоциклах, верхом друг на друге, на броне, на подкидных досках, на танках, на качелях, на барабанах — в общем пляшущем строю… Только почему здесь, во сне, постоянно обозначалось слово «БЫЛ И»?.. Их всех, что уже вовсе «НЕ БЫЛО»?..
XVIII
О-т-х-о-д-н-а-я
Повествование о БЕНАПах катится к концу. Торжественного финала не предполагается. Как это торжествовать, когда погибло десять миллионов, двадцать МИЛЛИОНОВ, ТРИДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ… И гибнут, гибнут каждую минуту… Вот и торжествуй тут. Празднуй!.. А просто совесть у тебя есть?..
На улицах Берлина, в парках, во всех «верке» и «фабрик» шли жестокие бои. Круглосуточно и осатанело — не на жизнь, на смерть. Тяжелые орудия, самоходки и танки работали на прямой наводке вдоль улиц. Где не помогало полное разрушение, применяли огнеметы и выжигали все до полной черноты. Без пяти минут победители в центре города уже рвались к Бранденбургским воротам, к Рейхсканцелярии, к Рейхстагу.
Господи, не отторгни их (и меня) от Своей Вселенной, и мы не будем чувствовать этого звериного одиночества бездны.
Невысказанная просьба взводного
В Штансдорфе, на южной окраине Берлина, прямой линией через весь район, с запада на восток, проходил канал Тельтов. На той стороне канала, против танковых подразделений, оказалась цитадель «Ванзее» — тут в спешке, победном угаре и заносчивости разведка да и командование промахнулись. Развернулась нелепая и беспримерная атака: мотопехота, автоматчики и саперы на американских машинах-амфибиях… Не может всегда везти (есть закон — «через раз») — вот и не повезло. Влипли… Знаете, что такое «Цитадель»?..
А год особенный — 1945-й. Последние дни апреля. Надо же, уперлись в действительно неприступное стальное и бетонное сооружение, уходящее на много этажей под землю и вооруженное до одури. Нет бы обойти, оставить охранение, заслон. И пусть там они на своих этажах подыхают. Так нет — штурм! Цитадель можно бомбить сколько угодно, но ее нельзя разбомбить. Ее, может быть, можно взять, но только не с корндачка, не нахрапом. Тут великое русское «Ура!» не поможет… Умением, терпением и хитростью… А все хотели, как попривычнее и побыстрее: после бомбежки с воздуха, после шквального артналета, реактивной обработки и огня танковых орудий, точно в назначенное время амфибии разгонялись по суше, с ходу плюхались в воду, водная гладь мигом вскипала от работы гребных винтов — десант вел огонь из всех стволов, но не причинял вреда противнику. Ширина канала не превышала сорока-пятидесяти метров. Когда десант приближался к середине, грозно приоткрывались тяжелые стальные веки амбразур, автоматические пушки, крупнокалиберные и скорострельные пулеметы за десять-пятнадцать секунд враздолб расстреливали десант, и все до одной амфибии погружались в воду канала, превращенные в груду искореженного металла. Ни одна, ни единая не добралась до того берега. А если бы и добралась?.. Нетрудно себе представить, что было с людьми: машинное масло, горючее и кровь — вот та суспензия, которая затягивала русло, и только мерное течение торжественно уносило воспоминания о погибших и изуродованных. Ополовиненный, а то и смятый, уничтоженный на две трети десант пытался вплавь вернуться на свой берег, уже каждый в одиночку. На какое-то мгновение берег Штансдорфа казался самой родной землей — так к нему тянуло…
Писать рассказы, повести и другие тексты я начинал только тогда, когда меня всерьёз и надолго лишали возможности работать в кинематографе, как говорится — отлучали!..Каждый раз, на какой-то день после увольнения или отстранения, я усаживался, и… начинал новую работу. Таким образом я создал макет «Полного собрания своих сочинений» или некий сериал кинолент, готовых к показу без экрана, а главное, без цензуры, без липкого начальства, без идейных соучастников, неизменно оставляющих в каждом кадре твоих замыслов свои садистические следы.
Это произведение не имело публикаций при жизни автора, хотя и создавалось в далёком уже 1949 году и, конечно, могло бы, так или иначе, увидеть свет. Но, видимо, взыскательного художника, каковым автор, несмотря на свою тогдашнюю литературную молодость, всегда внутренне являлся, что-то не вполне устраивало. По всей вероятности — недостаточная полнота лично пережитого материала, который, спустя годы, точно, зрело и выразительно воплотился на страницах его замечательных повестей и рассказов.Тем не менее, «Обыкновенная биография» представляет собой безусловную ценность, теперь даже большую, чем в годы её создания.
Фронтовой разведчик, известный кинорежиссер (фильмы: «Последний дюйм», «Улица Ньютона», «Крепкий орешек» и др.), самобытный, тонкий писатель и замечательный человек Теодор Юрьевич Вульфович предлагает друзьям и читателям свою сокровенную, главную книгу о войне. Эта книга — и свидетельство непосредственного участника, и произведение искусного Мастера.
Рассказ о жизни и делах молодежи Русского Зарубежья в Европе в годы Второй мировой войны, а также накануне войны и после нее: личные воспоминания, подкрепленные множеством документальных ссылок. Книга интересна историкам молодежных движений, особенно русского скаутизма-разведчества и Народно-Трудового Союза, историкам Русского Зарубежья, историкам Второй мировой войны, а также широкому кругу читателей, желающих узнать, чем жила русская молодежь по другую сторону фронта войны 1941-1945 гг. Издано при участии Posev-Frankfurt/Main.
ОТ АВТОРА Мои дорогие читатели, особенно театральная молодежь! Эта книга о безымянных тружениках русской сцены, русского театра, о которых история не сохранила ни статей, ни исследований, ни мемуаров. А разве сражения выигрываются только генералами. Простые люди, скромные солдаты от театра, подготовили и осуществили величайший триумф русского театра. Нет, не напрасен был их труд, небесследно прошла их жизнь. Не должны быть забыты их образы, их имена. В темном царстве губернских и уездных городов дореволюционной России они несли народу свет правды, свет надежды.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.