Ночь Белого Духа - [14]

Не имея возможности повернуться, он искоса оглянулся, изо всех сил вытянув шею. Микаэла злорадно ухмыльнулась ему: попался, мол, голубчик! На месте глаз у нее зияли беспросветно черные овалы. Одними губами она произнесла его имя — голос потонул среди музыки и криков — и начала толкать Элиота перед собой, прокладывая дорогу в толпе его телом, будто тараном. Посторонним казалось, что он просто заступает дорогу девушке, хотя его ноги болтались над землей. Рассерженные невары кричали на Элиота, расшвыривающего их в стороны, он тоже вопил, но никто ничего так и не заметил. Через считанные секунды они прорвались в переулок, пробираясь среди скоплений пьяных гуляк. Элиот взывал к ним о помощи, но те лишь смеялись, а один даже передразнил его вихляющийся, развинченный бег.

Войдя в дверь, Микаэла понесла Элиота по коридору с земляным полом и ажурными стенами; оранжевый свет ламп, пробивающийся сквозь орнамент, отбрасывал на землю затейливые узоры. Коридор вывел их в тесный дворик; деревянные стены и двери, потемневшие от времени, украшала замысловатая мозаика из слоновой кости. Остановившись, Микаэла швырнула Элиота к стене. Удар оглушил его, но Элиот все равно узнал двор одного из буддистских храмов, обрамляющих площадь. Кроме статуи золотой коровы в натуральную величину, во дворе ничего не было.

— Элиот. — Микаэла произнесла имя, словно проклятие.

Он разинул рот, чтобы закричать, но Микаэла заключила его в объятия, одной рукой еще крепче сжав его правый локоть, а другой стиснула его шею ниже затылка, загнав вопль обратно.

— Не бойся. Я только хочу тебя поцеловать, — проворковала она и навалилась на Элиота грудью, с издевательской страстностью втираясь в него бедрами, дюйм за дюймом притягивая его голову к себе. Губы ее разомкнулись и — «О Господи Боже мой!» — Элиот рванулся, ощутив прилив сил от увиденного ужаса. Во рту у нее было черным-черно, как и в глазах. Она хочет, чтобы он поцеловал эту темень, отведал пагубы, которую она целовала в пещере под Эйгером. Элиот пинался и отбивался свободной рукой, но она стояла неколебимо, сжимая руки, как стальные клещи. Его локоть хрустнул, руку прошила ослепительная молния боли, еще что-то хрустнуло в шее — но все это было сущими пустяками по сравнению с тем, что Элиот испытал, когда ее язык — раскаленная черная кочерга — протолкнулся между его губ. Грудь Элиота разрывалась от необходимости закричать, весь мир застлала тьма. Решив, что это смерть, он с брюзгливым негодованием подумал, что — вопреки всем россказням — со смертью боль не стихает, что смерть лишь придает всем остальным болям пикантность. Затем ощутил, что палящий жар во рту пошел на убыль, и констатировал, что, наверное, смерть просто чуточку припозднилась.

Лишь через пару секунд он осознал, что лежит на земле, еще через пару заметил распростертую рядом Микаэлу и — из-за плавающих перед глазами кругов — еще позже разглядел шесть пульсирующих теней, обступивших Эме Кузино. Они грозно высились над ней, чернота их мерцала, как густая шерсть, а воздух вокруг них трепетал от неслышного гула. В своей длинной белой сорочке, с резными чертами лица, хранящими невозмутимость, утонченная, изящная и женственная, Эме являла собой полнейшую противоположность угрожающим ей грубым, нескладным великанам, воплощающим мужское начало. Глаза ее казались зеркалами, отражающими их черноту. Через миг поднялся ветерок, вихрем закружив Эме. Пульсация лха усилилась, обрела единый ритм и балетную грацию, и ветер стих. Озадаченная Эме проскочила между двумя гигантами и заняла оборонительную позицию рядом с золотой коровой, опустив голову и устремив на лха взгляд исподлобья. Те оплыли, прокатились вперед и вскочили, приперев Эме к статуе. Но взгляд ее уже начал разрушительную работу. От стен стали отщепляться куски дерева и слоновой кости, устремляясь в сторону лха, и один из них поблек; вокруг его тела начала собираться дымка, состоящая из черных частичек, а затем он рассеялся черным туманом, испустив душераздирающий визг, напомнивший Элиоту рев двигателя реактивного самолета, пронесшегося прямо над крышами.

Во дворе осталось лишь пятеро лха. Эме усмехнулась и обратила взгляд к следующему из них. Но не успел взгляд подействовать, как лха подступили ближе, заслонив ее от Элиота, а когда отпрянули, пострадавшей стороной оказалась уже она. Из ее глаз струилась чернота, сетью растекаясь по щекам, словно лицо Эме покрылось трещинами. Ее ночную сорочку охватил огонь, волосы взметнулись кверху. Языки пламени заплясали у нее на кончиках пальцев, распространяясь на руки, грудь, и Эме обрела вид пылающей женщины.

Едва превращение завершилось, Эме попыталась сжаться, сократиться до исчезающей точки; но лха совершенно синхронно протянули руки и коснулись ее. Раздался визг раздираемого металла, быстро перешедший в тонкий гул, и, к изумлению Элиота, лха всосало в Эме. Все совершилось в мгновение ока. Лха обратились в мглу, в ничто, а по пламени пылающей женщины побежали черные прожилки; чернота слилась воедино, образовав пять схематических фигурок, напоминающих иероглифический узор на ее ночной сорочке. Эме с шипением, будто на огонь плеснули воды, разрослась до нормальных размеров, и лха вытекли вовне, охватив ее плотным кольцом. Мгновение Она хранила неподвижность, показавшись рядом с ними совсем крохотной — беспомощная школьница в окружении великовозрастных хулиганов. Затем набросилась на ближайшего лха. Хотя лицо ее лишилось черт, способных выражать чувства, Элиоту показалось, что он прочел отчаяние в ее жесте, в пляске ее пламенных волос. В ответ лха простерли свои громадные меховые лапы, растекшиеся над Эме, как нефть, и охватившие ее со всех сторон.