Ночь Белого Духа - [12]

Наконец, осознав, что лха исчерпал свои способности к общению, Элиот направился на улицу. Оплыв, лха переместился и вознесся в дверном проеме, преграждая дорогу и отчаянно размахивая руками. И снова у Элиота возникло впечатление, что перед ним чудаковатый старикашка. Логика восставала против доверия столь эксцентричному существу, особенно в столь опасном предприятии; но логика мало трогала Элиота, а это самое радикальное решение всех проблем. Если дело выгорит. Если он правильно истолковал послание. Элиот рассмеялся. А, подумаешь, чего там!

— Успокойся, Бонго, — сказал он. — Я вернусь, как только починю свою пушку.

В приемном покое клиники Сэма Чипли яблоку негде было упасть от неварских мамаш с детьми, с хихиканьем смотревших, как Элиот шаркает на полусогнутых ногах, пробираясь среди них. Жена Сэма проводила его в смотровой кабинет, где Сэм — дородный бородач с длинными волосами, завязанными в конский хвост, — помог Элиоту взобраться на хирургический стол.

— Ни хрена себе! — воскликнул Сэм, закончив осмотр. — Во что это ты вляпался, мужик? — И принялся натирать ушибы лечебной мазью.

— Несчастный случай, — процедил Элиот сквозь сцепленные зубы, сдерживая крик.

— Ага, как же. Наверно, этакая сексуальная катастрофочка, внезапно передумавшая, когда дело дошло до ласк. Знаешь, мужик, некоторым дамам малость в напряг, если не можешь продемонстрировать твердость кое в чем. Тебе это никогда не приходило в голову?

— Все было совсем не так. Я цел?

— Ага, только какое-то время стояк тебе не светит. — Склонившись над раковиной, Сэм вымыл руки. — Только не вешай мне лапшу на уши. Ты ведь пытался вправить новой метелке Ранджиша, верно?

— Ты ее знаешь?

— Он приводил ее сюда как-то раз, чтобы порисоваться. У нее же с головой не в порядке, мужик. Уж тебе-то следовало быть умнее.

— Я смогу бегать?

— Не слишком прытко, — хохотнул Сэм.

— Послушай, Сэм. — Элиот сел, поморщившись от боли. — Насчет дамы Ранджиша. Она в большой беде, и я единственный, кто может ей помочь. Я непременно должен быть в форме, чтобы бежать, и еще мне надо чем-нибудь подхлестнуть себя, чтобы не клонило в сон. Я не спал уже пару дней.

— Да не пропишу я тебе пилюлю, Элиот. Как-нибудь перетопчешься во время своей ломки без моей помощи. — Сэм закончил вытирать руки и уселся на табурет у окна, из которого открывался вид на кирпичную стену, украшенную поверху гирляндой молитвенных флажков, трепещущих на ветру.

— Да я же не прошу у тебя про запас, черт побери! Мне нужно-то всего ничего — только-только чтобы продержаться сегодня ночью. Сэм, это важно!

— И в какую же беду она впуталась? — Сэм поскреб затылок.

— Пока что сказать не могу. — Элиот понимал, что Сэм поднимет на смех саму мысль о чем-то столь же метафизически подозрительном, как лха. — Но завтра — пожалуйста. Тут ничего противозаконного. Ну же, мужик! У тебя наверняка есть что-нибудь про мою душу.

— А, поправить-то я тебя могу. Будешь как дерьмовый огурчик. — Сэм немного поразмыслил. — Лады, Элиот. Но чтобы был тут завтра как штык и выложил мне, в чем дело. — Он фыркнул. — Единственное, что я понимаю девушка в чертовски странной беде, если ты единственный, кто может ее выручить.

Послав мистеру Чаттерджи телеграмму, призывавшую его без промедления мчаться обратно, Элиот вернулся в дом и снял переднюю дверь с петель. Неизвестно, сможет ли Эме держать дом в узде — хлопать дверьми и заклинивать окна, как она это делала в Нью-Хемпшире, — но испытывать судьбу совершенно незачем. Поднимая дверь и прислоняя ее к стене арки, Элиот был изумлен ее легкостью; его переполняло пьянящее ощущение собственной мощи — вот так вот взял бы да швырнул дверь со дна колодезного двора, через крыши домов. Коктейль из анальгетиков с амфетамином творит чудеса. В паху по-прежнему ныло, но боль притупилась, отдалилась от сердцевины сознания, обратившейся в животворный ключ радости. Покончив с дверью, Элиот прихватил из кухни фруктовый сок и вернулся в арку дожидаться своего часа.

Под вечер Микаэла спустилась во двор. Элиот пытался поговорить с ней, убедить покинуть дом, но девушка велела ему держаться подальше и поспешно ретировалась в свою комнату. А часов в пять появилась пылающая женщина, парившая в паре футов над бетоном двора. Солнечные лучи освещали уже лишь верхнюю треть колодца, и пламенный силуэт с полыхающим вокруг головы костром волос обрамляла кобальтовая синева теней. Ее красота буквально ослепила Элиота, перебравшего обезболивающего; будь Эме галлюцинацией, для него она навечно вошла бы в десятку первых красавиц света. Но даже умом понимая, что Эме отнюдь не мираж, Элиот чересчур ошалел от лекарств, чтобы ощущать в ней угрозу. Хихикнув, он бросил в нее глиняным черепком. Тут же сжавшись в лучезарную точку, Эме исчезла, и лишь тогда до Элиота дошло, насколько безрассудно он себя повел. Он принял еще дозу амфетамина, прогоняя эйфорию, и проделал упражнения на растяжку, чтобы разогреть одеревеневшие мышцы и избавиться от теснения в груди.

Когда полумрак поглотил вечерние тени, праздничные толпы вышли на улицы, и вдали зазвучали барабаны и кимвалы. Элиот почувствовал себя совсем отрезанным от города, от праздника. В душе всколыхнулся страх. Даже присутствие лха, почти незаметного в тени под стеной, не могло его ободрить. В сумерках Эме Кузино спустилась во двор и воззрилась на Элиота, остановившись футах в двадцати от него. На сей раз у него не возникло желания смеяться или швыряться камнями. С этого расстояния он прекрасно разглядел, что в ее глазах нет ни белков, ни радужных оболочек, ни зрачков — лишь непроглядная тьма. Они то казались выпуклыми головками черных болтов, ввинченных ей в глазницы, то вдруг отступали во тьму, в пещеру под горой, где нечто дожидается неосторожных путников, дабы обучить их адским радостям. Элиот бочком двинулся в сторону двери, но Эме развернулась, поднялась по лестнице на второй этаж и пошла по коридору к комнате Микаэлы.