Нижегородский откос - [105]

— Ага! Понятно! Удаляются! Непонятно, однако, одно: вот зачем они ни к селу ни к городу умывают руки?

— Ну, это, видите ли, фигуральное выражение… Они, так сказать, с одной стороны, хотят быть олимпийцами, не замарать чистых одежд при соприкосновении с грязной действительностью, стоять в стороне от схватки классовых сил… Или, вернее, хотят оказаться над схваткой…

— В стороне? От схватки? Над схваткой? Да это же «болото». Его мы имели и во французскую революцию и в нашу. Оппортуна… Выжидатели. Чужими руками жар загребать. Нет, нет, у нас это не пройдет… Мы опыт всех революций имеем за спиною… Пахарев! Куда ты смотришь? Проголосуй, ректор, зря нечего толочь воду в ступе.

Ректор попросил поднять руку тех, кто за чтение стихов Есенина.

Поднял руку он сам да Пахарев.

Ободов пока не поднимал и следил за движением руки Елкина, который демонстративно опустил обе руки книзу. Но когда Ободов увидел, что ректор проголосовал «за», тоже поднял руку после всех, робко и невысоко. Елкин погрозил ему и Пахареву пальцем.

— Привыкли сидеть между двух стульев, двурушники.

На этом дело и кончилось. Номер с Есениным из программы изъяли. Это был удар для Пахарева.

«Натрепался и не сдержал слова», — подумал он.

С мучительным чувством неловкости искал он встречи со Снежинкой, чтобы хоть объясниться, но нигде не мог ее встретить.

Вот наступил и самый вечер.

«Она слишком горда, чтобы прийти без обещанного приглашения», — решил он.

Однако он оставил для нее на всякий случай стул, вино и закуску в буфете. Но стол пустовал. Он искал ее в зале, среди бушующего народа, в шумных коридорах, в выставочных залах, где размещены были диаграммы, картограммы и плакаты с цифрами и хорошими словами, отображающими успехи педагогического института. Но ее нигде не было.

А вечер между тем удался на славу. Комиссия по хозяйственной части, возглавляемая Гривенниковым, раздобыла отличную закуску, пиво и вино; из полка дали духовой оркестр, который развлекал публику внизу, а в актовом зале шло торжественное заседание с пышными приветствиями от учреждений, организаций и отдельных лиц.

Ректор Лурьев сказал короткую, но содержательную речь:

— Возникший в 1919 году из реорганизованного учительского института как высшее учебное заведение, с первых же шагов своей деятельности, несмотря на тяжелую обстановку гражданской войны, педагогический институт начал революционную работу по подготовке нового учителя Советской России. Взамен старорежимного дворянского института, ушедшего в вечность, в нашем городе возник пролетарский вуз…

Было шумно, весело, нарядно. Никогда не мог представить Пахарев здесь такой жизнерадостной картины, когда мерз в Сергиевском общежитии и дрожал в промозглых от холода аудиториях института.

В перерыве народ растекся по всем этажам, наполнил их гулом голосов, веселыми восклицаниями. Сенька метался туда-сюда, снедаемый чувством вины и сердечного томления. И вдруг он увидел ее.

Он увидел ее подле выходной двери, она была в шубке, видно, зашла на минуту и опять собиралась уйти. Она разговаривала с Прончатовой — самой серьезной филологичкой в институте. Пахарев остановился на площадке лестницы и не решился двигаться дальше. Сердце его стучало. Он слышал их разговор. Прончатова сообщала, что в Москве началась «чистка студентов», несколько нижегородских юношей уже приехали оттуда «вычищенными».

— Теперь надо ожидать, Анночка, того же самого и у нас, — услыхал Пахарев. — Пьер Голицын обо всем этом досконально осведомлен. Он утверждает, что у нас это держится в глубоком секрете, наверно, списки уже готовы. И если тебя не допустили на сцену, то это надо рассматривать как очень ясный симптом… Где другие причины? Читаешь ты отлично, а Есенин у молодежи в фаворе и везде читается…

— Я тоже так думаю, — ответила Снежинка. — Мой папа, как и твой, тоже «бывший»…

И вдруг они увидели, как Пахарев спустился с лестницы. Тут они сразу умолкли.

— Тсс! — прошипела Прончатова.

— Вы… Все так случилось… — Краска стыда залила лицо Пахарева. — Пожалуй, еще можно положение выправить.

— А! Никак его не исправишь, — резко ответила Прончатова. — Это не в вашей компетенции и не в ваших силах.

— Но почему же?

— Потому что вы только исполнитель чужой воли.

Снежинка кивнула ему головой, очень холодно, а Прончатова отвернулась от него, и они удалились. Все кончено. Он ушел в буфет, сел за столик, выпил вина и захмелел.

К нему начали подсаживаться товарищи.

— Ты ничего не слышал о чистке? — спросил Пахарева Леонтий.

— Это еще что? Продолжение сплетни… О, ужас.

— Не притворяйся. Никто тебе не поверит, чтобы в пролетстуде неизвестно было то, что всем давно известно.

— Какая там чистка? С ума сошел?

— Не сошел. А чистка студенческая — это факт. Профессоров-реакционеров шуганули и за нашего брата взялись.

— Не знаю.

— Кому надо знать, те знают.

— Недурно шугануть кой-кого, — поддакнули товарищи.

— Всех, кто со сменовеховцами… Ждет возрождения капитализма.

— Я в «Паласе» был, братцы, слушал Ключникова-сменовеховца… Он так прямо и говорит: «Спускаемся на тормозах».

— И доволен?

— Доволен.

— То-то! Разве там, в Кремле, не понимают? Прончатова мне сама говорила… Началось! На-ча-лось! — пропел басом Леонтий. — Но и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне!