Нить Эвридики - [33]

И у меня ещё будет свой аэроплан. Я ещё поднимусь в небо. Отсюда, из этого мира, ничего не кажется невозможным и трудновыполнимым.

И вот он, наконец — финал моего путешествия. Издали, очень-очень издали узнаю я хорошо знакомую фигурку с развевающимися чёрными волосами, и лечу, лечу не силой аэроплана, а силой мысли.

Золотое свечение — уже не нить. Оно рассыпается, разливается вокруг — и только сейчас я понимаю, какая боль была в моей груди. Как моё сердце, прошитое струнами, пронизанное светом, наконец успокоилось, услышав пульс другого сердца совсем рядом, наяву. Я всё же сделал это… Всё же поймал…

Он совсем не изменился. В этом мире, где душа может выглядеть совсем не так, как выглядел человек при жизни, он — это он же, с той же лукавой улыбкой, с тем же смеющимся взглядом.

Только здесь он — крылатый! Да, эти полотнища цвета неба, развевающиеся за его спиной — его крылья!

— Хай, чувак! А ты-то что здесь делаешь? Когда успел?

Я подлетел совсем близко, почти каcаясь крылом машины его крыла. Два крыла — живое и механическое… Ветер, видимо, совсем не мешает ему, лишь ласково треплет его волосы. Я смотрел и смотрел на него. Невероятно… Слишком похоже на сон — и всё же правда…

— Ты узнал… Ты узнал меня всё-таки… А ты такой же. Тот же… каким я показывал тебя им всем… Я так боялся, что не найду. Так боялся, что не успею.

— Да нет, успел. Даже чуть раньше этих вон товарищей.

— Каких товарищей?

Он показал куда-то за моей спиной. Я сделал петлю, развернув аэроплан.

Чёрная туча надвигалась на нас. По мере приближения она разбивалась на множество чёрных крылатых фигур самых разнообразных калибров и форм. Чем-то напоминали они крокодилов, ящериц, змей, только у всех были крылья, как у летучих мышей, и жёлтые, холодные, насмешливые глаза, и длинные копья и кривые чёрные сабли. Демоны! Их голоса царапали безмятежный небосвод, как их уродливые изогнутые когти.

— Отойди, живой, с тобой мы разберёмся позже. Сейчас нам нужна эта душа!

— Да вы что! А мне, представьте себе, она тоже нужна! — я вылетел им навстречу, загораживая Андриса.

— Кто ты такой, чтоб подавать здесь голос? Это самоубийца! Мы должны доставить его в ад, которого он заслужил! Во имя закона!

— А мы должны доставить его в рай, во имя милосердия! — раздалось с другой стороны. Я повернул голову и едва не ослеп — белоснежные одежды, пылающее золото крыльев… Ангелы!

— Но он сам лишил себя жизни! Он поступил против своей вечной жизни, погубил свою душу! Теперь она — наша, и он должен вечно мучиться в преисподней.

— Он достаточно страдал при жизни. Он бежал от боли и предательств, которых не заслужил. Песни его тронули небеса, его музыка, идущая от сердца, заставила трепетать листья на дереве жизни. Сознаюсь, мы слушали его и плакали, и безгрешные души тянули к нему ручки с облаков, желая поднять его из бездны греха и прижать к сердцу, и сама Богородица сказала, что не переживёт, если он будет осуждён на вечные муки — как если бы её собственный сын вновь умер у неё на глазах.

Андрис парил в стороне с таким лицом, словно наблюдал театральное представление.

— А как ещё я должен на это всё смотреть? — он выгнул брови и усмехнулся, — понимаешь, они сейчас будут сражаться за мою душу! Одна орава с другой оравой! Полюбуйся тоже!

— Я сюда не любоваться пришёл, — возразил я, — боюсь, мне придётся вмешаться.

— Выбирай, человек, на чьей ты стороне, — проскрежетал демон-ящер, — кто он для тебя — преступник или мученик?

Каким тупым надо быть, чтоб думать, что тут ещё какой-то выбор есть.

— Он — мой друг! Я не отдам его вам, и не мечтайте!

Две армии выстроились друг напротив друга, две армии сшиблись, как ночь с днём, как огонь со льдом.

Я перестал ощущать границы своего нового тела, странный холодящий жар пронизывал и меня, и всё сущее вокруг. Мои руки летали над панелью управления быстрее, чем я успевал задуматься, дать им какую-то команду. Кнопки и рычаги сами стремились навстречу пальцам, аэроплан был как живой, его железное сердце, похоже, не меньше моего жаждало защитить Андриса. Каким-то другим, сумеречным зрением я видел уже не машину, а огромную огненную птицу, и я был сердцем, мозгом этой птицы, я был един с нею, и вся её сила была моей силой. Разумом таких сил было не представить, сердце же всё знало. Закладывая виражи, которых до этого я и представить себе не мог, я таранил монстров, сшибал воздушными потоками, подрезал винтом и крыльями, совершенно не боясь рухнуть сам. Это огненная птица бесстрашно била хищников клювом и крыльями, как всякая птица, защищающая своего птенца. И раненые чудовища падали вниз, словно горящие метеориты, и ангелы, ликуя, теснили демонов всё больше, сверкающие, как молнии, мечи перерубали чёрные копья, как тростинки.

Аэроплан — машина не декоративная, а вполне боевая, вот только до управления орудиями мне было физически не дотянуться — этим вообще-то должен заниматься второй человек, стрелок, а не пилот. Вот пробиться бы к Андрису, суметь затащить его внутрь… Смог бы он с моими подсказками разобраться, что к чему?

… Словно другие, невидимые руки, идущие из самого сердца, дотягиваются до нужных рычагов и кнопок. Снова — словно собственному телу командую. И огненная птица, словно дракон, плюёт во врагов огнём, прожигает дорогу к своему птенцу, не зная ни страха, ни минутного колебания. Где-то там, на грани тумана из странных испарений, простившись с Женщиной-у-Дерева, я прорубался сквозь строй таких же чудовищ, таких же фантазмов не до конца освободившихся, всё ещё несчастных, всё ещё ждущих наказания. Принёсших кусочек христианского ада даже в этот мир-перекрёсток. Давших силу тому, чего человеческой фантазии лучше было не создавать. Неужто я такой же, как они? Неужто и во мне это живёт? Нет! Я в это НЕ- ВЕ-РЮ! И золотой иероглиф открывал путь к правде, сжигая иллюзии, как сухую траву. «Тебе, возможно, дано найти истинный путь души. То, что на самом деле, а не то, во что заставили поверить». Ой ли? У меня просто другие цели. Я пришёл сюда не затем, чтоб получить причитающееся за сделанное в жизни, потому-то не затянул меня ни один такой вот мир.