Нить Эвридики - [31]

— Понимаю. И… Вот так — навсегда?

— Конечно, не навсегда. И мы уйдём. В свой, по-настоящему свой мир. Из этой погружённости в себя и друг в друга — к подлинной иной реальности. К результатам наших поисков. Когда вот это дерево, — она кивнула на странные заросли, — вырастет.

— Так это дерево…

— Если быть точным — мировое древо. Слышал про такое?

Я кивнул.

— Дерево, связывающее три мира. Корни его — в подземном мире, ствол — в мире людей, кроны — в мире богов. Здесь корни, всё правильно, это мир мёртвых… Так оно ещё не выросло? А когда вырастет — вы по нему подниметесь в мир богов?

Женщина улыбнулась и покачала головой.

— Ну зачем же богов? Нам этого не надо. Боги — у себя, мы — у себя… Мы просто хотим восстановить связь, естественную связь миров. Люди загубили это дерево, когда перестали верить во взаимосвязь всего сущего, в ответственность перед всем сущим. Их вера стала ограниченной, и они перестали взаимообогащаться…

— Я уже слышал об этом. Похоже, общая проблема…

— Дерево соберёт воедино три осколка разбитого мирозданья. Это мы принесли сюда крохотное семя, мы растим его уже долгие века. И когда оно возродится, это дерево — мы получим возможность уйти. Туда, где всегда должны были быть.

— Как же вы знаете что-то о том мире, если никогда там не были?

— Ну, отчасти, можно сказать, были. Мы вернёмся на землю. Мир, который нас ждёт, как бы смежен миру живых, мы будем чувствовать их ветер, ароматы их цветов и тепло их жизни. Но будем чувствовать и куда большее, недоступное им. Мы будем витать бестелесными духами, единые с природой, но всё же осознающие себя. Обладающие огромной силой и неразрывные с миром живых. Мы сможем оберегать их, наставлять в жизненном пути, подсказывать — конечно, если они обратятся к нам… Мы будем их могущественными друзьями, а они — нашей основой, нашей плотью, нашей надеждой.

— Кажется, понимаю. Каждая древняя вера хочет вновь вернуться на землю.

— Мы верим, что духи стихий, духи непостижимых человеку сил вовсе не враждебны, они готовы помочь — конечно, если получат что-то взамен. А надо им порой просто, чтоб произнесли их имена — так ты вызываешь их к жизни, поддерживаешь в них жизнь, а это ведь самое главное. Самый могущественный демон и распоследний смертный, в ком едва-едва шевелится хоть какое-то самосознание, боятся одного и того же — исчезнуть, больше не существовать. Когда дьявол требует душу человека — он признаётся, что не может жить без этой души, что будет смотреться в неё — и радоваться своему бытию. Христиане, преданные своему богу, ждут от него награды в новой жизни на небесах. Про нас же, преданных нашим духам и демонам, они убеждают себя в другом. Что дьявол — отец лжи, что он предаст служивших ему, что те, с кем мы обменивались силой, будут мучить нас им в угоду. Мне сложно винить их, пусть они сами верят во что угодно. Но ужасно то, что в это же — в глубине души, в самом-самом, конечно, мраке подсознания — верят и многие из нас. Они принесли в этот мир горечь и боль, память о пожарищах. Это всё здесь, рядом. Буквально — ступишь шаг и провалишься в чьи-то девять, а то и девятьсот девяносто девять кругов. Переключи на другую волну, на другой спектр — и увидишь демонов и клубящийся ужас из кошмаров. Сложно по-настоящему освободиться от того, что в тебя вложили… От того, что в тебя вдолбили. Оставить путы и взлететь к звёздам. Потому-то я и сказала тебе, что мир этот может быть для тебя раем, а может адом. Постольку, поскольку в мире-дороге собираются разные души. С разной степенью освобождённости. И каждый приносит с собой то, что наработал. То, во что верил.

Я смотрел на неё и в этот момент верил ей безгранично. И восхищался ею, излучающей мудрость, свет, любовь, словно маленькое солнце загробного мира — тихое, спокойное и ясное, таким оно должно быть.

— Сколько ему ещё расти?

— Кто знает… Оно уже очень большое, конечно, но пока не проросло даже в мир людей. Так, едва показалось. Мы заботимся о нём. Поливаем… слезами. Не смейся, в этом есть смысл, и смысл огромный. Это слёзы не горя, а радости, любви, воспоминаний, надежд. Такие слёзы ему нужны, через них оно напитывается жизнью. Мы рассказываем ему истории — обо всём, о малых цветах-травинках и о великих цивилизациях, чтобы оно прониклось любовью к мирозданию, чтобы оно проникло в мироздание. Ты тоже можешь помочь…

— Спасибо, но плакать, обливая слезами корни мифического дерева… Как-то я не готов. Как-то мне будет сложновато.

— Не плачь. Просто расскажи историю. А оно послушает. И я послушаю. И если надо — поплачу за тебя. С горя ли, с радости, с восторга и умиления… Это будет твой дар.

Конечно, я рассказывал ей об Андрисе. О той цели, что привела меня сюда. О том, как мы вернёмся назад — две светящиеся дороги расчертят небосвод, его и моя, и может быть, многие проводят нас взглядами и вспомянут с добром. Впервые не живые об умерших, а мёртвые о живых будут так вспоминать. Мы воскреснем… И проживём ещё долгую жизнь. Я стану хорошим врачом, а он — прекрасным музыкантом. И когда мы вернёмся сюда… Ну, не факт, что именно сюда, конечно…

Танцующий туман притих, сплёл над нами ажурные арочные своды. Диковинные цветы хлопали наивными кукольными глазами, маленькие забавные рожицы нагловато улыбались из растительных орнаментов. Мир-галлюцинация охал, ахал, впитывал, запоминал…