Нить Эвридики - [35]

Когда кажется, что до поражения — считанный миг, откуда-то вливаются новые силы — толчками сердца, гонящего кровь по жилам. Вспыхивающими во мне воспоминаниями, которыми я наполнял свой путь, своё стремление. Голос, звеневший вдали… Один голос, что привёл меня сюда, может и вывести меня обратно. Нить, протянутая от сердца к сердцу… Только не дать её оборвать…

— Ты безумен, человек, но перед этим святым безумием готово склониться небо. Если тебе так нужна эта душа — забирай её, ведь мы видим — даже смерть ты не считаешь за неё слишком большой ценой, а мы, существа света, не имеем права убивать души. Если ради тебя демоны отказались от этой души, то мы не можем быть хуже демонов. Мы испытали тебя и видим, что ты прочнее нерушимой грани миров.

Последний ангел скрылся за серебряными облаками, и наконец мы снова остались одни посреди неба. Медленно огненная птица, снова ставшая машиной, села на серый песок, распластав потрёпанные крылья. Медленно кусочек неба спланировал следом. Усталый и счастливый, я взял руку Андриса, посмотрел в его глаза — единственное зеркало, где я наконец смог отразиться.

Он улыбался.

— Как ты здесь оказался, Вашек? Ты же вроде жив-здоров был… Как ты меня нашёл?

— Андрис, господи, ну неужели ты думаешь, я не нашёл бы тебя в каждом из миллиардов миров? Просто… Я объясню тебе по дороге… Они послушали меня, они меня усыпили и… Я смог это, я ведь занимался этими исследованиями уже сколько-то, я говорил… Я попал к той чёрной реке, ты тоже там был, призрак сумасшедшего мне рассказал, он тебя запомнил. Помог мне переправиться… Пойдём, Андрис. Никто больше нас не остановит. Пойдём домой.

Я ощущал кровь и копоть на своём лице, медленное остывание раскалённого добела меча — как же он сжёг мне руки… Я ощущал дрожь аэроплана — словно бешеный пульс сердца бегуна. Бегуна-победителя. И все эти ощущения радовали меня, будили во мне тихое ликование. Я отражаюсь. Я точно знаю теперь, какой я. Именно здесь, именно так я должен был отразиться — видать, кем-то так было задумано.

Но словно холодный ветер внезапно проник под изорванную куртку.

— Нет. Я не пойду.

— Почему, Андрис? Твоя нить уже почти истаяла, но я сумею вывести тебя назад. Мы выйдем по моей нити.

— Я не вернусь назад. Я не для того покинул этот мир, чтоб снова туда вернуться. Там была только боль. Ты же сам прекрасно знаешь.

Я знал. Я прекрасно знал, почему он себя убил, и мне всегда хотелось увидеть, кто может сознательно разбивать своё отражение в этих глазах, кто может жить, разбив это сердце. Просто посмотреть в глаза и понять — человек ли это, и чем живёт этот человек, и что ведёт его слепую душу, какого добра он ищет от добра… Теперь уже не узнаю. Я с разворота перерубил свою нить ещё до конца не остывшим мечом.

Меланхолия слетела с Андриса, словно с порывом ветра.

— Что ты наделал, Вацлав! Ты же убил себя! Ты же не сможешь теперь вернуться!

Я спокойно спрятал меч.

— Я поклялся, что не вернусь без тебя. Значит, не вернусь.

Я знал — Андрис смотрит на меня сейчас другими глазами, я читал это в своём отражении. В растрёпанных волосах, сумасшедшей улыбке спёкшихся губ, распахнутой куртке, руке, судорожно ощупывающей грудь — так непривычно и удивительно ощущать обрубленную нить. В моём настоящем отражении…

— Ты действительно ненормальный. И что ты теперь собираешься делать?

— Не знаю. Что решишь ты. Куда ты направишься, туда и я последую за тобой. Если, конечно, ты позволишь… Ведь ты куда-то направлялся? Ведь где-то есть твой рай, мир для таких, как мы, для оттолкнувших жизнь, для отвергших равно и рай, и ад… Ну а если нет — в крайнем случае здесь есть миры, где нас рады будут принять. Мир-галлюцинация, например… Тебе должно понравиться. Поможем им вырастить мировое дерево… И вместе с ними выйдем в мир, параллельный нашему. Станем духами-покровителями, будем купаться в ночном ветре, в свете звёзд… Должны же мы найти такое место, где твоя боль оставит тебя, где ты снова станешь таким, какой ты есть — ты ведь не создан для боли, как это небо, это бескрайнее небо…

— Ты что, совершенно не жалеешь? Ты же только что умер! Ты же не собирался умирать… Я по твоим глазам видел…

— Не жалею.

Где-то сейчас электроразряды бесполезно сотрясают два навеки умолкших сердца. Простите, Игнатий Борисович… Но я не мог, просто не мог.

— Да, а я думал, это я псих… Припереться сюда за мной — вот так запросто, как в соседний дом, разогнать сначала чертей, потом ангелов… Как ты нашёл дорогу-то?

Я отчего-то невероятно смутился.

— Я использовал ключ-иероглиф. Ну, вот этот, знаешь… Иероглиф «друг», — и я привычно изобразил его в воздухе.

Андрис посмотрел на меня с жалостью, граничащей с восхищением.

— Вацлав, милая балда… Сколько я учил тебя иероглифам — толку, вижу, не было и нет. Иероглиф «друг» — это же вот… — он изобразил в воздухе нечто совершенно другое, при чём куда более простое и лаконичное, чем мой ключ, — а это… Ну, только ты и мог так ошибиться.

Я отвернулся — не мог долго вынести этого взгляда, чёрного и горячего, весёлого, ласкового, всеведущего. Такого беспредельного, как космос, такого безгранично благодатного. Так могла бы, может быть, сама Богородица опрокинуть свой мудрый и терпеливый взор мне в душу. Принялся осматривать аэроплан, продолжая ощущать спиной взгляд, сгорая от смущения — это пострашнее огня небес и преисподней…